Ужасы тюрьмы рассказы. Шокирующий рассказ бывшего надзирателя тюрьмы о жизни на зоне

Может, такие истории не надо рассказывать, но мне кажется, скорей, надо, просто чтоб отдавать себе отчет, что тюрьма - это не только бодрые улыбающиеся наши несгибаемые политзаключенные, играющие в сокамерниками в шахматы и монопольку. Есть другое, страшное, никто от него не застрахован.

А вот такая история: одни родители спрашивают нас - а почему наш сын сидит в следственном изоляторе в камере с "опущенными", и что после этого с ним на зоне будет? Примите меры.

И приходим мы в допросную, и сидим там, и приводят к нам в череде других заключенных этого парня. Я, бессменная напарница моя Лидия Борисовна Дубикова, офицер, нас сопровождающий. Парень выглядит не ахти, хилый весьма, вид зачморенный, взгляд погасший, говорит бессвязно довольно. За двадцать ему годочков. Студент, на последнем курсе учился. Попал в СИЗО. Я потом скажу, за что. Пока пытаюсь понять проблему.

В общем, сначала в камере всё было нормально. Смотрящий русский был, жить можно было. Потом русскому изменили меру пресечения, и смотрящим по камере стал армянин. Стало хуже. И еще был один грузин... нездоровый интерес, в общем, проявляли. А однажды... однажды смотрел эротический канал...

Я говорю: спокойно. Офицера спрашиваю: что еще в СИЗО за эротический канал? Он: да нет ничего такого, может, по нормальному каналу передача шла эротическая... Ну ОК, говорю, к каналу мы еще вернемся, а в чем нездоровый интерес был? Ну, - парень отвечает, - дежурить нас за всех заставляли, в камере убираться за всех. Можно же по очереди убираться, или всем вместе, по-разному можно, но они не хотели...

Офицер взрывается: а почему ты сразу, когда это началось, сотрудникам не сказал? Ты же заезжал сюда в СИЗО, с тобой разговаривали оперативные сотрудники, объясняли, что к чему, ты продольному почему сразу не сказал? Тьфу!

Парень сидит, понурясь. Ну, типа жаловаться как-то нехорошо... Потом вспоминает: да и не нужен был мне их мобильный телефон, так я пару раз позвонил - они мне сказали, что я им теперь денег должен, заставляли меня домой звонить, деньги у родителей выпрашивать. Я не хотел. Они настаивали. Я им всякие истории рассказывал... выдумывал...

Я говорю: какие истории? Молчит.

Говорю: ладно. Переходим к эротическому каналу. Что произошло?

Ну так был в тот вечер включен эротический канал. Да я вообще его и не смотрел, но они стали меня подначивать, шуточки всякие... И, в общем, спрашивают - а ты вот, например, касался ли губами гениталий женщины? Я говорю: нет, я вообще не хочу с вами об этом говорить, а они опять спрашивают. Спрашивают и спрашивают. И так они приставали, что я, в общем, сказал - да, отстаньте только. Они говорят: да ну? И долго? Я говорю: ну секунд пять... или десять.

Они тогда сначала говорят: ну, это недолго, ничего страшного. А потом...

Я говорю: блин, но ты же знал, что этого нельзя говорить! Знал?

Офицер орет: но ты же знал, что этого нельзя говорить! Знал?

Парень говорит: ну знал... Я говорю: они тебя били, чтоб ты это сказал? Говорит: нет... просто как-то вот шуточками своими... ну, я сказал... думал, отстанут...

Что потом произошло, он уже совсем не может или не хочет говорить. Я спрашиваю: сексуальное насилие к тебе применили? Он говорит: нет. (Фиг знает, что там было на самом деле, даже знать не хочу). В общем, они сказали, что в тюрьме так принято, что раз делал это с бабой - сможешь и с мужиком, избили его и из камеры выломили. Типа всё, досвидос.

Перевели его в другую камеру. Там смотрящий нормальный был, они парня пожалели, сказали, что это по беспределу вообще, как с ним поступили, типа сиди спокойно. Он было расслабился. Так нет, потом говорят: извини, но смотрящий по СИЗО прислал, чтоб не в одну пацанскую камеру тебя не пускали больше. Короче, выломили его и из этой камеры.

Ну вот и перевела его администрация в ту камеру, где он сейчас. Необычная камера, через нее и дорога не проходит, очень камера непрестижная. И слава за ним в колонию пойдет дурная. Я говорю, Лидия Борисовна говорит, офицер говорит: следи за своим языком! Это твой главный враг! Ты хоть в этой камере всю эту историю не рассказывал? Он говорит: нет, я больше никому ничего не расскажу! Ох. Ладно, иди. Держись.

Уходит. Я говорю: ну и чего?

Офицер говорит: что можем, делаем. Контроль за ним особый. И на сборке, если выезжает куда, следим, чтоб с представителями уголовной субкультуры не пересекся. И в машине в стакане сидит. Как можем, смотрим за ним. А на зону вряд ли про него весточку кинут: кому он вообще нужен?..

Мы с Лидией Борисовной говорим: да ладно... мы ж взрослые люди, весточка-то полетит...

Ну, тогда, - говорит офицер, - остается единственный вариант. Если дадут меньше пяти лет, да если нарушений режима не будет, да если будет место, на хозотряде оставим его. Так безопасней. Ну а если больше пяти дадут - тогда увы. Но это уж суд решит... Конечно, не хотелось бы парню судьбу калечить. Вот как-то так... может, получится.

А, и я обещала рассказать, за что студента в СИЗО посадили. За гашиш. Вот не за героин, не за крокодил - за гашиш. Вышел он как-то из подъезда с дозочкой, а тут менты-винты. Пишут распространение. Вроде, его товарищ на это дело подсадил: у парня после травмы сильно голова временами болела, а гашиш типа эту боль снимал. Ну так, изредка, не то, чтоб часто. А он признал распространение. Наговорил на себя. Я спрашиваю: зачем? Он говорит: следователь обещал отпустить, поверил следователю...

У меня каких-то особых комментариев к этой истории нет. Ну да, гашиш. Ну да, парень не боец. Ну да, даже пожаловаться моральных сил не хватило - объяснили ему "товарищи", что это западло. Но чтоб за этот фигов гашиш сломать человеку жизнь... ну че, бывает.

В камере тихо, кто-то спит, кто-то читает.
Вдруг открывается дверь и к нам входит нечто.
За матрасом его не видно, но оно громко рявкает: «Привет братве, достойной уважения! Бля буду я, в натуре, ага».
Матрас летит на пол, проснувшиеся и отло­жившие книги разглядывают нового обитате­ля «хаты».
Лысая голова вся в свежих порезах от лезвия. Прохладно, но он в майке. Все руки, плечи и шея в наколках - страшных портачках, нанесенных тупой иглой.
Нас очень заинтересовало такое явление.
«Пассажир», весь подергиваясь и дирижируя себе руками как паралитик-сурдопереводчик, продолжил концерт.
Поочередно подмигивая нам двумя глазами, поощрительно похлопы­вая каждого по плечу, он заорал: «Чо, в нату­ре, грустные такие - в тюрьме все наше - ход "черный"! Гуляй, братва!»

Видя обалдевшие лица со всех шконок-вошед­ший чуть стушевался, забегал по центрально­му проходу (пять шагов в обе стороны) и за­дорно предложил: «Ну, чо, бродяги, чифирнем по-арестантски».
Я понял, что можно развлечь­ся, сделал наивную морду и пояснил: «Мы, мил человек, первоходы. Чифирить не умеем. Вон чай, ты завари себе, а мы, посмотрим».
Розеток в то время в камере не было.
Пасса­жир решительно оторвал кусок одеяла, нама­зал алюминиевую кружку мылом (чтобы сажа не налипала), повесил ее над унитазом и под­жег «факел».
Вскипятил воды, щедро сыпанул чая, запарил.
Сидит, давится в одно жало.
Вид­но, что не привык к густому напитку.
Кривит­ся, тошнит его сильно, но он крепится - ведь чифир все рецидивисты пьют.

Я спросил его: «Скажи нам, о мудрейший, а зачем чифир хлебают? Мы слышали, что от него кончают?»

Чифирист согнулся и закаркал (этот звук у них смехом зовется):
«В натуре, земеля, кто тебе такую лажу пронес? Просто чифирок кровь гоняет, бодрит. Я как его не попью - дураком себя чувствую».
- «Видно, давно ты не пил, - заметил я.»

Новичок не понял подначки и начал расска­зывать нам про тюремные обычаи, арестантское братство, общее движение.
Он нес такой бред с самым умным видом.
Нам он даже по­нравился.
Мы его постоянно тормошили и про­сили поведать о том, как сходить в туалет или подойти к двери, как обратиться к сотрудни­ку и друг к другу.
Мудрый сосед снисходительно просвещал нас, неопытных.

Сотрудник-сержант открыл дверь и при­гласил нас на прогулку.

Наш уголовный гуру дико заорал: «Начальн, дикверь открой по­шире, пальцы не пролазят!»

Потом он порвал на себе майку, обнажив наколки, растопырил ладони и с песней «Сколько я зарезал, сколь­ко перерезал, сколько душ я загубил» напра­вился к двери.
Сотрудник изолятора,судя по его лицу, такого страха никогда не видел за всю свою службу.
Он забыл захлопнуть «ка­литку» и ломанулся по коридору за подмогой.
После разборок с вертухаями татуированного гражданина от нас убрали.

На тему тюрьма опущенные рассказы существует много лжи и фантазий. На самом деле о том, как опускают в тюрьме, знать всем, кто попадет в зону, не нужно. Да, время от времени приходится слышать о том, что парня опустили в тюрьме или что мужика опускают в тюрьме. Но подобное происходит настолько редко, что внимания не заслуживает.

Но поскольку без истории том, как именно и кого опускают в тюрьме не обойтись, продолжу начатую тему, рассказав именно об этом.

Как опускают в тюрьме.

Наиболее удачным игроком среди мужиков, был Коля – «Совок». В своем кругу ему не было равных. Его соперники быстро «просекли» талант Совка и перестали садиться с ним за карточный стол. К тому времени, он умудрился неплохо заработать на своих друзьях по несчастью. Большинство должников, расплачивались передачами от родственников. Совок курил самые дорогие сигареты. В счет долга, его кредиторы ходили вместо него в наряды.

Совок по своей натуре был настоящим игроком. Такие не могут спокойно смотреть и не участвовать в игре. Блатные, с удовольствием приняли его в свой игровой круг. А ведь до этого точно такого же парня опустили в тюрьме, начав именно с «дружеской игры».

По началу, Совку очень везло. Он выиграл приличную сумму. Скорее всего, это было подстроено. Совок заглотил наживку, брошенную ему опытными шулерами. Следующая игра стала для него роковой. Блатные не играли на всякую ерунду. Кроме денег, в качестве средств платежа, использовалась водка и наркотики.

За несколько часов ночной игры, проходившей в каптерке , Совок проиграл огромную сумму денег. В игре верховодил известный авторитет «Локоть». Именно он определил недельный срок для возвращения карточного дога. Естественно, Совок не смог за неделю достать деньги. В этих вопросах, на зоне не шутят. Ни какие отговорки не катят.

Парня опустили в тюрьме.

Через несколько дней, после окончания срока уплаты, и по зоне пошел слух- парня опустили в тюрьме!!! – а точнее Совка «опустили». Об этом узнала вся зона. Зеки сразу изменили к нему свое отношение. С ним перестали здороваться и садиться рядом за стол в столовой. Наиболее отъявленный подонки, делали его жизнь еще ужасней. На Совка выливали помои, ему ставили подножки, плевали ему в спину.

От такого морального и физического пресса, может сломаться любой. И так всегда - мужика опускают в тюрьме и он ломается, превращаясь или в чухана или кончая с собой, или становясь общей проституткой.

Но не это произошло с несчастливым игроком. Ночью, заточкой, он перерезал горло трем блатным, опустившим его. Той же заточкой, Совок вскрыл себе вены на обеих руках.

В колонию приехала многочисленная комиссия из управления исполнения наказаний. Нашли «крайних». Наказали. Уехали. Начальник колонии получил служебное несоответствие. Кум отделался строгим выговором. После этого случая, работники колонии не давали возможности спокойно играть в карты, как это было раньше. Теперь, игроков ожидало ПКТ (помещение камерного типа), куда на перевоспитание, направляли отъявленных нарушителей дисциплины. А вот тех, кто мужика опускают в тюрьме, не тронули.

Так как тюрьма опущенные рассказы без подробностей невозможны, расскажу о том, как опускают в тюрьме:

1. Вначале жертве самой предлагают отдаться.

2. Если она отказывается, ее избивают.

«Укажи мне Господи путь, по которому мне идти, ибо к Тебе возношу я душу мою.» Псалтырь гл. 142.
Однажды в один из простых рабочих дней, уже после обеда в комнату вошла молодая красивая женщина. Всё хорошо, но уж очень большая. Я с восторгом и удивлением посмотрела на неё.
- Здравствуйте!
- Здравствуйте хорошая. Небось спортсменка?
- Да, вроде того.
- Проходи, присаживайся. Телом ты здорова и ликом хороша, что же тебя привело сюда?
- Бабушка я жить не хочу и руки на себя накладывать боюсь.
- Камушек на душе?
- Это не камень, это глыба какая-то и носить его у меня уже нету сил.
- Да что же это за беда с тобой приключилась, что и свет белый стал не мил.
- Если я вам расскажу кто я такая вы меня не выгоните?
- Убийца что-ли?
- Да убийца. Я надзиратель женской тюрьмы.
В комнате наступила гнетущая тишина. В мыслях испросив у Господа благословения, дабы не осудить в душе пришедшую я тихонько взяла её за руку, прижала к своей груди и глубоко вздохнув промолвила:
- Я тебя очень внимательно слушаю.
Она сразу как-то осунулась, тело до этого постоянно находившееся в напряжении поникло и из больших глаз потекли обильные слезы. Немного пошмыгав носом она начала своё повествование.
- Зовут меня Ольга (имя изменённое). Мне 45 лет. Родилась и выросла в глубинке России в поселке городского типа, жители которого в основном работали на зоне, находящейся в пяти километрах от поселка. Нас у отца с мамой трое детей. Мать всю жизнь проработала санитаркой в больнице, а отец в охране на зоне. Жили в двухкомнатной квартире в большом барачного типа доме. Своего рода ведомственное жильё для работников тюрьмы. По окончании школы я в областном центре закончила училище на швею и вернулась домой. Дальше учить меня было не за что. Да и младшие наступали на пятки. Ростом, силой и здоровьем как видите я удалась на славу. Мать с отцом не знали как меня прокормить. Ела всё подряд, что только можно было есть. Замуж не предлагал никто и близко. Кому такая громадная нужна. Однажды мать в сердцах увидев пустую кастрюлю из-под борща не выдержала и упрекнула в том, что я скоро и их поем. Она права. Прокормить такую корову на их мизерные пенсии невозможно. Я и решилась. На другой день надев что-то более менее хорошее из одежды я пешком направилась в зону. Думаю может возьмут хоть посуду мыть, а вышло всё по другому.
В воротах спросили – Зачем пришла? И услышав, что хочу устроиться на работу молодые солдатики захихикав пустили на территорию. Стало страшно. Меня привели сразу к начальнику колонии. Небольшой хлипкий мужичёк с колючим, холодным взглядом окинул меня с ног до головы, как вещь на рынке. Потом кому-то что-то приказал по телефону, пригласил меня посидеть и подождать. Вскоре в кабинет вошли две здоровые тётки и ввели в наручниках девчушку, больше похожую на озлобленного мальчика. Мне в руки дали дубинку.
- Сможешь её ударить?
- А зачем?
- Просто ударить и всё. Не думая зачем.
- Нет не смогу.
И вдруг этот злой комок начал визжать и материться.
- Ага, что ссышь? Да я бы тебе эту дубинку вогнала по самое не хочу.
Девочка начала матерно ругаться. Я остолбенела, а потом ухватив дубинку стала её бить. В меня как-будто что-то вселилось. Я била её с таким остервенением, что меня еле смогли оттащить. Не знаю что со мной случилось, но с той минуты кроме зла и ненависти ко всему миру в моём сердце ничего больше не осталось.
Еле достав своей мелкой рукой до моего плеча начальник удовлетворительно похлопал и сказал, что берёт меня на работу и я пошла оформлять документы. Кроме всего прочего узнав о моей семье и квартирных условиях начальник выделил мне комнату прямо в зоне.
- Нечего ходить пешком на работу каждый день так далеко. Питаться тоже будешь здесь сколько тебе влезет.
От такого счастья я готова была убить любого, кто хотя бы косо смотрел на моего благодетеля. Так я начала зарабатывать себе на жизнь. Одежда и еда были бесплатными. Зарплату платили хорошую. Я даже младшим стала помогать. Они меня всегда ждали в гости, как снабженца, но не как сестру. На сберкнижке начала собираться солидная сумма. В своей работе я проявляла особое рвение и усердие. Скоро это почувствовали на себе все заключённые. Если из какой-нибудь камеры или на прогулке в мою сторону неслось что-то на подобие: Сука или зверь. Я смертным боем била всех в камере или тех, кто прогуливался. Вскоре выкрики прекратились. Попадало и храбрым и трусливым и вовсе невинным. Самым наглым и отъявленным портила лицо или после побоев не допускала медика покуда раны не начинали источать зловоние. Вновь прибывших полушепотом предупреждали о монстре среди надзирателей. Поглядывая в сберкнижку я всё надеялась заработать побольше и уйти с этой работы, но тут кто-то там у власти… Ах если бы мне его в руки решил, что народ зажил богато и в один миг людей раздели как проститутку. И у меня как у всех на сберкнижке оказался ноль без палочки. Тут я озверела совсем. Уж кажись и придраться не к чему было. Везде чистота, блеск, дисциплина какой нет ни в одних войсках. Я била их просто так. То за накрашенные губы, то за выщипанные брови. Мне казалось, что жизнь закончилась, а видеть изо дня в день и из года в год только одних воров, убийц и извращенцев у меня уже не было сил. И вот, однажды, мне приказали в актовом зале собрать человек двадцать заключенных. Желательно не грубиянок и аккуратных. Значит какое-то мероприятие, лекция, проверяющий или репортер какой-то приехал. Мои товарки по работе быстренько согнали всех более-менее надежных в зал и приказали сидеть тихо. Не перебивать выступающего. Так как других развлечений кроме работы, телевизора и пожрать у меня не было я тоже пришла в зал и села в первом ряду с краю. Заключенные сидели до того тихо, кажется и дышать перестали. А вот и лектор. Ожидавшие увидеть толстого лысого мужика с портфелем недовольно загудели, т.к. в дверях появилась худенькая, синюшная, в длинной рясе и платке, повязанном чуть ли не на все лицо и закрывающим весь лоб девушка.
- Монашка что-ли? Этого ещё нам не хватало.
- Небось под мужиком не была ни разу.
- Да кто на такую и позарится? Может быть шалава. Натаскалась, а теперь вот святую из себя корчит.
Я чуть повернув голову посмотрела на озлобившихся и расслабившихся заключенных. Все замерли.
- Мир вам сестрички- промолвило это что-то обтянутое кожей.
- Ну ты даешь. Нашлась сестричка. Может с нами хочешь остаться? – Загорланила рядом со мной сидящая с десятилетним стажем отсидки рыхлая деваха.
Я не задумываясь со всего маху ударила её дубинкой по башке. Из лопнувшей на голове кожи хлынула кровь. Зечка заскулила. И вдруг этот скелет в рясе срывает со своей головы белоснежный платок, бежит к только что оскорбившей её женщине и закрывает кровавую рану. То что мы увидели повергло нас в шок. Голова монашки была почти без волос. А с одной стороны, вместо кожи на лице тоненькая розовая плёночка даже видно пульсирующие жилки. Голову побитой мною зечки монашка прижимала к себе правой рукой, левая же висела плетью. Я зная выходки и характер своих подопечных легко, как пушинку переставила нашу странную гостью на её место и сказала, что посторонним запрещено приближаться к осужденным.
- Но ведь она же страдает – пролепетала монашка, прикрывая рукой окалеченную голову.
Я резким движением сорвала с головы одной из заключенных платок и накинула на голову страдалице: - На накинь и не жалей этих уродов. Они сами стали на такой путь.
Монашка ловко одной рукой повязала на голове платок и тут её понесло.
Голосочек оказался чистый и звонкий. Личико порозовело. Эта калека светилась, сияла и выглядела такой счастливой, что у меня вместо жалости появилась зависть. А ведь ей легче живется на белом свете- подумала я. Она любит одного ей ведомого Бога и Богородицу. Её любят в монастыре. А кому нужна я здоровая, сильная и злая как откормленные бультерьер? И говорил этот полузасушенный цветок о земной и посмертной жизни. Смотрю, а мои зечки все носы повесили.
- Так уж в ад попадем?
- Да сестрички. Если не покаетесь и не станете жить по заповедям Божьим, то попадете в ад.
- Ты что пришла нас агитировать в монастырь?
- Нет, мои миленькие. В монастырь берут только искренне раскаявшихся и прошедших многолетние испытания трудностями.
- Мы здесь. Хи-хи. Трудняки.
- Здесь вы трудитесь со злостью и всё что вы сделали пропитано вашим духовным состоянием. А в монастыре все несут послушание кротко. Со смирением, молитвой, обретая при этом от трудов своих радость.
- Ну да. Мы поняли – обретаете оргазм.
В зале поднялся хохот и улюлюкание. Я поднялась, врезала своей дубинкой нескольким наиболее шумным и покрыла их таким матом, что у бедной монашки слёзы полились градом.
- Господи! Прости, вразуми и помилуй творение Твоё.
- Во, во. Понаделал нас, а мы теперь здесь мучайся.
Я с интересом стала слушать и наблюдать за тем, как эта хлипкая хочет наставить на путь истинный всех разом: разъяренных убийц, проституток, наркоманок и просто моральных уродов. Одна из заключенных встала чтобы задать вопрос. Все остальные хихикали и фыркали видя её придуряющуюся и строящую из себя великую страдалицу. Она скорчила жалобное личико и приторно-тоненьким голоском пропищала:
- Сестра. Помолись о моём убитом ребёнке.
Монашечка внимательно посмотрела на кривляющуюся и спросила: Это о каком ребенке? Которого ты утопила в бане или о том, которого задушила пакетом, а потом пританцовывая и поя песню вынесла в мусорный бак? О каком молиться?
Зал ахнул.
- Ах ты сука. А мы тут жалеем её бедную, что невинно осуждена. Да сопли ей вытираем. А ну говори правда это или нет?
Монашка подняла свои глаза к небу что-то прошептала, потом перекрестилась сама и перекрестила всех шумящих. Наступила тишина.
- Страшный грех совершила ты сестра, но ещё страшнее то, что ты не только не каешься, но ещё и винишь родителей, что они не дали тебе тех материальных благ, которые есть у других. И тебе якобы из-за этого пришлось убивать новорожденных деток. Ты же не упрекала себя в том, что живешь во грехе и вместо того, чтобы учиться или работать ты кидалась на родителей упрекая их даже в том, что они тебя родили.
- А что это не правда? Я что просила их меня делать? – понеслось в ответ. - Они себе по молодости состряпали меня, а я теперь всю жизнь мучайся. Лучше бы утопили в ванной.
- Легче всего во всех своих грехах обвинять близких, чем самой трудиться и вести себя достойно. Родители в потустороннем мире будут страдать за свои грехи. А тебя, несмышлёную, нечистые будут то топить, то душить в пакете но при этом ещё и хохотать и петь. Тебе придется в аду претерпевать точно такие же муки, какие терпели твои невинные детки. Только ты не дала им вырасти упрекать тебя, как ты упрекаешь сейчас своих родителей. Будешь плакать и взывать о помощи да только там тебе никто не поможет.
- Ну и что. Это будет где-то там, а я сейчас живу. Да и есть ли оно там это никому не ведомо.
- Вот для этого и пришел Сын Божий Иисус Христос, чтобы указать нам путь в светлый мир, полный любви и радости. И если ты нахождение в заключении называешь жизнью, то что же для по настоящему жизнь?
- Я выйду и уже не буду такой дурой, а рожу от олигарха и буду сидеть у него на шее пиявкой. Будут няньки, слуги, крутая тачка. По куротам буду ездить.
- А на остальных твоих подруг где набрать олигархов? Да и откуда ты взяла, что олигархи дураки. У тебя ни образования, ни стыда ни чести ни совести. В старину о таких как ты говорили: дурной мыслями своими богатеет. Вот покуда будешь мечтать так и жизнь пройдет. На тебя даже убогий не глянет. Родителей ты замучила. Им легче живется пока ты в тюрьме. Неужели у тебя уровень интеллекта такой низкий…
- Это вы у себя в монастыре как роботы лазите, а я знаю что буду делать дальше.
- Моя хорошая мы свою душу и безгрешное тело посвящаем Богу, а ты поступаешь даже не по зверски, а хуже. Ведь ни одно животное родив потомство не бросает его на произвол судьбы, а тем более не убивает.
- Что ты ко мне прицепилась. Это ты никому не нужна калека подзаборная. Небось родители подкинули под монастырь. Теперь вот ходишь корчишь из себя праведницу.
- Родители погибли у меня на глазах. Я благодарна Богу, что помню их лица. Мне было всего пять лет. Благодарна матери и отцу, что не утопили и не убили. Что дали увидеть свет Божий и я познала благодать Божию.
- Да ну. И как же ты сиротинушка в монастыре очутилась?
- Если вам интересно я расскажу.
- Давай рассказывай. Все лучше чем на работу идти.
- Было это двадцать лет назад. Мы всей семьей на городском автобусе поехали в лес за грибами. С нами было ещё человек восемь. Солнце клонилось к закату, когда мы с полными корзинами вышли на дорогу. Помню всё до мельчайших подробностей. Почти по середине дороги, на большой скорости неслась огромная грузовая машина. Дорога была пуста. И вдруг, откуда ни возьмись, вслед за большой машиной показался черный легковой автомобиль. Теперь всё понимаю, а тогда это было как в страшном кино. Легковой автомобиль на немыслимой скорости пошел на обгон фуры, а тут на встречу появился еще один автомобиль. Этот обгонщик не долго думая жмет на газ и старается обойти грузовик с правой стороны. Людей стоящих на остановке он конечно же не видел, а когда увидел было уже поздно. Да и стоявшие увидев летевшую на них машину просто онемели или даже остолбенели от сковывающего всё тело страха. Звук удара тел об машину до сих пор стоит у мня в ушах. Люди попадали как яблоки с дерева. С каким-то стуком и гулом о землю. От сильного удара я отлетела к канаве, но тут же вскочила и покарабкалась к обочине. Моим залитым кровью глазам открылась ужасная картина, но я почему-то не испугалась. Путаясь в человеческих побитых телах стала звать маму и папу. Папу нашла сразу. Он лежал на правом боку с широко открытыми глазами и не видел меня. Я постояла рядом несколько раз позвала, но он не шелохнулся. Пошла дальше искать маму. Мы встретились глазами. Спотыкаясь я побежала к ней. Мама шевелила губами, наверное что-то мне говорила. Но у меня в голове всё шумело и я ничего не слышала. Немного приподняв голову мама взглядом среди лежавших людей искала папу, а когда увидела тихонько охнула и закрыла глаза. Я на четвереньках подползла и залезла ей под правую руку. Мама ещё раз открыла глаза, мягко улыбнулась и прижав меня к себе перестала дышать. Я видела как останавливались машины, что-то говорили люди, потом услышала звук сирен. Ко мне наклонился молоденький милиционер, но увидев мой взгляд в ужасе отпрянул в сторону. Слышала как он просил проезжавших мимо водителей взять к себе ещё живую девочку, т.к. до приезда скорой помощи она может умереть, но посмотрев на мою грязную всю в крови одежду все до единого отказывались. Потом этот же милиционер, да хранит его Господь подошел и начал поливать меня водичкой и чем-то вытирать. Приехала скорая помощь. Сразу подбежали к маме и ко мне. Еле отодрали меня от матери понесли в машину. А дальше пошли одни мучения. Во всем теле поднялась страшная боль. Мне делали уколы, обмыли, потом оказалось что врачи сделали что могли. Дай им Бог здоровья. Сначала спасали детей, а потом взрослых. Из всех стоявших на остановке погибли только мои родители, а остальных врачам удалось спасти. Сначала со мной обращались хорошо. Женщины лежащие со своими детьми подходили к моей кровати, гладили по голове, плакали, а потом снова уходили. Раза два приходила тётя папина сестра, но только кривила лицо. Может ей хотелось плакать, но как я теперь понимаю кому нужна была калека в доме. Приходил милиционер. Сколько буду жить, столько буду за него Богу молиться. Он радовался что я выжила и подолгу разговаривал со мной. Дальше больше. В больнице ко мне привыкли и потихоньку перестали обращать на меня внимание. Если плакала от боли, то начали ругать что такая большая девочка плачет, что мама с папой не придет, они умерли, и я им всем уже надоела. И жить не живу и не умираю. Только вонь от меня по всей палате. Лежала на клеенке, в туалет ходила под себя. Каждая дежурная медсестра старалась спихнуть меня другой. Начало гнить тело. Сначала ягодицы, а потом левое плечо. Это я сейчас понимаю все, а тогда все звала маму и папу. И вот однажды они пришли. Красивые оба и очень родные. Папа поцеловал меня в зашитую голову. Мама целовала ручки и ножки. Идем с нами – сказала мама и взяв меня за руки подняла с кровати. Сестрички миленькие есть рай. Тело моё осталось лежать на кровати, а я совсем другая без боли и ран, крепко держа за руки родителей взмыла в высь.
- Да это у тебя галюны были от уколов.
- Думайте миленькие что хотите, но раз вы попросили рассказать, то слушайте. Мы остановились на краю очень красивой деревни. С одной стороны избы, а сдругой пшеничное поле с очень большими колосьями. Возле каждого домика палисадники с цветами, как на улице, так и во дворе. Везде сады. Если одно деревце уже с плодами, то другое может быть покрыто весенними цветами. Конечно никаких столбов, электричества, антенн, асфальта и многих других прелестей современной цивилизации там нет.
- А как же они созваниваются?
- Очень просто. Человек думает о том с кем ему надо пообщаться, и его мысль мгновенно достигает адресата. Тот тоже это чувствует и можно так разговаривать сколько угодно.
- Ну а дальше что с тобой было?
- Дальше было всё хуже и хуже. Моя живучесть стала раздражать буквально всех окружающих. Ведь они не знали, что мои папа и мама часто забирая меня к себе хорошенько кормили, давали побегать по травке, а самое главное, что я теперь успокоилась. И терпела боль радуясь что вслед за ней придет радостная встреча с родными. Я знала, что есть такое место где у меня ничто не болит.
- Надо было там и остаться.
- Я просила об этом, но мама сказала, что мне оставаться у них ещё рано. Что я должна послужить Господу, чтобы попасть к ним. Мне начали делать какие-то уколы от которых я спала сутками. Прошёл год. И вот, однажды, открыв глаза я увидела, что на меня смотрит мама, только очень молодая. Вся светится. Одетая в белоснежную косынку и платье с большим белоснежным воротником. На шее у неё висел небольшой крестик. – Ты кто? – спросила я. Она охнула и чуть присела. Потом выбежала в коридор и кого-то позвала. В палату вошла красивая, высокая, но очень строгая женщина. Как потом оказалось это была матушка и сестры из близ находящегося женского монастыря. Она очень низко наклонилась к моему лицу, перекрестила и поцеловала в лоб. У меня потекли слезы.
– Забери меня тётенька.
- Заберу. Сегодня же заберу.
У меня в голове что-то зашумело, видимо от радости и я потеряла сознание. Очнулась я от легкого дыхания ветра на улице. Потом сестры рассказывали как матушка сурово отчитала всех в больнице и подписав какие-то бумаги забрала меня в монастырь. Как сказать забрала. Как была гниющая, вонючая так они меня на той простыне и клеенке вынесли из больнице. Я кричала от боли при малейшем резком движении. Кричала только – Забери. Забери. Молоденькие монашки несли меня на своих руках сами почти семь километров до своего монастыря. А когда принесли так со всего монастыря сбежались сестры. Все плакали и молились. Матушка дала распоряжение и меня отнесли в баню. Чувствовался запах завариваемых трав и слышно было потрескивание поленьев в печке. Откуда-то появился батюшка, который помолился, потом что-то влил в воду и было ещё одно чудо когда я последний раз видела своих родителей. Они появились из ниоткуда как всегда крепко держась за руки. Дальнейшее видение осталось в моём сердце на всю жизнь. Вдруг всю комнату в которой мне приготовили купель, озарил яркий свет. И рядом с моими родителями появилась невиданной красоты, как в сказке Царица. Она мягко улыбнулась, посыпала воду чем-то искристым, немного постояла и исчезала. Я хотела всё увиденное рассказать державшим меня, но от тепла принесшего долгожданное облегчение и большой насыщенности воздуха ароматами трав у меня закружилась голова и я закрыла глаза. В больнице меня переворачивали руками в холодных резиновых перчатках и обтирали царапающими тело тряпками пропитанными каким-то едким раствором. После такой процедуры смертельно чесалось все тело. Здесь же меня брали теплыми руками и опускали в настоящую тёплую воду. Одна из сестер держала мою голову в своих руках, а другая остригала всё что выросло и скаталось в сплошной ком волос. Ещё две очень осторожно отмывали всё сгнившее на мне. Тихонько молясь и охая от увиденного ни одна из них не отвернулась и не скривилась от запаха и вида моего ужасного тела. После купания меня положили на чистую простынь и очень аккуратно перенесли в другое здание. В чистой, уютной комнатке очень близко друг к другу стояли две аккуратно заправленные кровати одна выше другой. Та что повыше оказалась моя. Зажмурившись от боли, которую я ожидала при прикосновении тела к матрасу я с удивлением и радостью поняла что меня положили на что-то очень удобное. Матрац был наполнен сеном. Первый раз за год моей болезни под меня не подложили холодную противную клеенку. В комнату вошла та, что забрала меня из больницы.
- Ну как ты? Полегче? Уже не так болит?
- Спасибо. Я видела ту тётю, которая нарисована на картине которая стоит у вас в углу.
- А где ты её видела?
- Возле папы и мамы, она что-то блестящее сыпала в водичку.
- Слава Тебе Царица Небесная. Матушка до самой земли поклонилась к иконе Богородицы. Это была Дева Мария дитятко. Раз Она сама приходила значит будешь жить да ещё и прославишь её, Заступницу нашу. Тебе сейчас дадут козьего молочка. Ты попей и сколько сможешь и засыпай.
Игуменья перекрестила, нежно погладила меня по голове и ушла. Со мной осталась старенькая бабушка-монашка. Она напоила меня молоком и накрыла одеялом:
- Спи, а я тебе молитву спою.
На другой день открыв глаза я увидела в комнате пять сестер. Они все с напряжением и почти со страхом смотрели в мою сторону.
- Думали померла. Ты как уснула, так вот три дня и спала. Матушка сказала не трогать и не будить. Слава Богу жива. Давай дитятко будем тебя снова купать. Тебе же понравилось?
- Да.
Я смогла сесть на кровати, на большее сил не хватило, но и это была большая радость. Меня снова отнесли в баню. Держали в крутом отваре трав. К выгнившим местам приложили какую-то мазь. Весь день возле меня была одна из сестер. Кормили поили, аккуратно поворачивали, то на один, то на другой бок. На ночь принесли новый матрац набитый свежим сеном. Через месяц я уже могла подолгу сидеть. А дальше, сначала держась за руки сестер, а потом и сама начала ходить. Меня выхаживали с христианской любовью и милосердием. Такую добродетель можно встретить лишь в монастыре. Потому что там любовь от Бога, а не из за корысти или страха. Читать и писать тоже научили сестры. Стали брать с собой на службы. А так старались меня пристроить к монастырской кухне. Из больницы приезжали врачи. Слушали, смотрели всё хотели взять какие-то анализы, но матушка не дала и они постепенно оставили меня в покое. Теперь я стараюсь послужить Господу и Царице Небесной, чтобы с чистой совестью и в большой радости воссоединиться со своими родителями на небесах.
Сидящие в зале загудели. Некоторые жалели, а некоторые ругались в адрес монашки. Но заинтересованность была очень высокая. Они начали задавать вопросы крича и перебивая друг друга. Она молчала и почему-то очень внимательно смотрела в мою сторону. Это сейчас понятно почему, а тогда я гаркнула на всех сидящих и построив погнала в камеры. Заключенные начали кричать и звать, чтобы еще приходила. И эта худорба кланяясь уходящих, осеняя их крестом со слезами на глазах громко и звонко кричала:
- Приду сестрички. Приду миленькие. Обязательно приду.
Потом начальник зоны предложил ей пообедать в столовой и сказал, что отвезет в монастырь на машине. Я ещё удивилась, что она такая немощная лазит по зонам одна и ходит по улицам. Но она от еды и помощи отказалась. Мы проводили её за ворота. Оказалось, что она не одна. На улице под забором её ждали две монахини, почти старухи. Я спросила почему они не зашли. А они ответили, что заходить на территорию матушка благословила только их сестру, а им на это благословение не дано. Вот они со смирением и выполняют свое послушание. Я от непонимания и удивления повела плечами и посмотрела на них как на ненормальных. Вот это послушание. Если бы меня так в зоне слушали, а то без мата и дубины, какое там смирение. Монашки все втроем поклонились нам, перекрестились, что-то прошептали и с блаженными улыбками пошли по краю дороги. И как это у них получается. Не евши, не пивши простояв на ногах пол дня и ещё улыбаются. Видела я и не раз постоянно улыбающихся дурачков, но эти то кажется нормальные.
После визита этой изуродованной монашки только о ней и говорили. Кто обзывал, а кто и завидовал её душевному покою и окружающей любви. Я с интересом слушала споры в камерах между заключенными.
- Вот если бы нам тоже в монастыре пожить – скулила тощая туберкулёзница.
- Что, тоже козьего молочка захотела? А ещё что бы тебя купали лелеяли, а ты бы шустро их иконы на лево пустила. Там ведь встают намного раньше нашего. Мне бабушка рассказывала и пашут они как пчелы, да ещё и на службу надо ходить. Там не спрашивают что тебе нравится, а что нет, кто в авторитете, а кто туалеты мыть будет. Куда старшая сказала туда и чешут как зомби и радостные до одурения. Так что сиди и не мечтай о сладкой жизни. Я бы и дня не выдержала такой жизни. Ты вот когда последний раз вообще что-то мыла тут?
- Фу. Для этого лохушки есть.
- А я бы слушалась – подала голос вновь прибывшая заключенная – лучше работать и чувствовать себя человеком, чем жить на воле теперь после отсидки. Это же клеймо на всю жизнь.
- А мать свою алкашку и шалаву ты с собой заберешь?
- Да. Забрала бы. Там ей пить не дали бы, если бы только они нас приняли.
- Вот придет в другой раз эта овца и попросишься с ней в монашенки.
- И попрошусь. После отсидки идти мне всё равно некуда. Ни знакомые, ни родственники на порог не пустят. А в берлогу к матери, так это через неделю опять тут окажусь.
- Ну да. Это ты конечно хорошо придумала, но если в монастырь будут принимать всякий сброд вроде тебя и меня это получится хуже зоны. Здесь мы хоть эту кобылу бешеную боимся, а там видишь ли одна тётка всеми управляет. Попробуй уследи за нами. А за монашек она спокойная чего за ними бегать и дела у них клеятся. Сиди уж чучело огородное, служи нашей «мамке», она тебе «мужа» здесь подберет и может сохранишь здоровье до своего выхода, а там уж как придется, но в основном идем все обратно. Вот у бабки Клеопатры семь ходок и ничего живет и тоже улыбается. Её ни в один дом престарелых после выхода не хотят брать уж очень изобретательная в своих пыточных навыках. Она медсестрой в морге когда-то работала.
«Свежая» заключенная с ужасом посмотрела на сидящую возле окна сухенькую старушку. С виду божий одуванчик, один взгляд холодных колючих глаз выдает внутренний мир садистки-убийцы.
В другой камере, набитой зечками чуть ли не до потолка было очень тихо. Я заглянула в глазок и увидела интересную картину. На скамейке перед входом стоит худющая заключенная, а вокруг неё с сантиметром в руках вертится жилистая высокая портниха. Остальные сидят и с интересом наблюдают за происходящим.
Я подумала, что здесь всё нормально. Бабы и в тюрьме бабы. Но постояв ещё немного услышала такие разговоры:
- А если ей не понравится или скажет, что шили без молитвы или ещё что придумает?
- Значит оставим наряд для нашей Тарани. Будет у нас за проповедницу, а мы ей будем рассказывать о своих блудных помыслах.
В камере все громко засмеялись.
- Не… не откажется. Видели какая на ней одежда уже поношенная. Может после кого-то донашивает или монастырь совсем нищий. Я думаю, что ей понравится.
В этот день я подслушивала разговоры своих «подопечных» почти во всех камерах и везде слышала один и тот же вопрос: как можно быть такой счастливой и спокойной будучи такой калекой и сидя в монастыре?
Прошла неделя. Ближе к пятнице мои девчата начали нервничать и переживать и переспрашивать в очередной раз: Начальник приедет монашечка или нет?
- Да откуда же я знаю, что у неё там в голове? – отвечала я всем.
А в подсознании мне самой хотелось чтобы она пришла, не заболела. При моем здоровье я поняла, что завидую силе духа этой малявки.

ТЮРЕМНЫЕ ИСТОРИИ. 1
Виктор Чира.
«… Слово Мое не бывает тщетно…».
После российских северных лагерей, зона особого режима: Караулбазар, показалась мне настоящим санаторием. Узбекский городок, в котором находился лагерь, был расположен в полупустыне, в Бухарской области. Летняя жара доходила в данной местности до пятидесяти с гаком в тени, по Цельсию и, тем не менее, жизнь здешняя мне понравилась. В зоне имелся вор в законе, человек с Кавказа, и рядом с ним команда приближенных, козырных фраеров разной национальности.
Наличие организованных урок, гарантировало в лагере твердый «порядок», т.к. все представители администрации были куплены или запуганы, а начальник колонии и его заместитель по режиму, во всем находили компромисс с жуликами. Жизнь в колонии была спокойной, регламентированной и предсказуемой. Любой арестант мог спокойно жить и иметь все блага, допустимые в условиях каторги. Свободно продавалось и передавалось с воли практически все: продукты, спиртное, наркотики, сигареты и даже женщины. Беспредел строго пресекался, никто никого не мог обидеть незаслуженно и внешне во всем следовали воровскому закону.
Периодически приезжали представители блатного мира, которые свободно заходили на территорию лагпункта и общались с местным «блаткомитетом». Никто не мог безнаказанно сделать, что-либо непотребное или приносящее вред коллективу. Назначенные вором в законе, смотрящие поддерживали надлежащий порядок. Периодически из общака выделялись мужикам сигареты, чай, анаша и все были довольны. В лагере практически не совершались побеги и другие преступления, что было на пользу администрации. И, конечно же, руководство лагерем имело соответствующую мзду и так же не возражало против устоявшегося статус-кво.
Бараки, в которых мы жили, были разделены на камеры по шесть - восемь зеков в каждой. По регламенту, мы должны были в свободное время находиться под замком, но фактически камеры никогда не закрывались, мы свободно перемещались по всей территории в любое время дня и ночи. Иногда нас запирали под замок, это означало приезд комиссии из столицы или прокурора по надзору. В такие дни народонаселение лагпукта усиленно изображало из себя заключенных примерного поведения.
По распределению я попал в восьмой барак, в камеру номер шесть, где находились пятеро разновозрастных мужиков, живших не очень дружно между собою. Каждый из них имел, какой либо побочный источник дохода, но жили они, между собой обособленно, и коллектив не сложился. Валерка, мастер по изготовлению выкидных ножей, был пьяница, он периодически напивался и устраивал дебоши. Его успокаивали, иногда били, но не сильно, а для науки. Были еще мастеровые, делавшие пистолеты – зажигалки и прочий ширпотреб, имевший спрос. Наша камера выглядела вполне зажиточно на общем фоне и мужики не имели нужды в продуктах и других необходимых вещах.
Как-то незаметно получилось, что я, хотя и был пассажиром залетным, т.е. приехавшим из России, нашел подход ко всем сидельцам в камере и незаметно объединил всех её обитателе. И вскоре мы вечерами уже совместно ужинали, делясь припасами, и перед сном покуривали анашу или употребляли спиртное. Микроклимат в камере изменился, и это всем нравилось, стало проще жить в таком колхозе, где действовала взаимовыручка. Мы сдружились настолько, что когда братва, смотрящая за бараком, из четвертой камеры пригласила меня переселиться к ним, я вежливо отклонил предложение.
Среди народонаселения нашего барака был один зек, отсидевший уже более двадцати лет по прозвищу «Чира». Он имел двойную фамилию: Черкашин-Арсентьев и зеки сократили её до «Чира». Этот индивидуум выделялся на общем фоне тем, что совершенно не употреблял спиртное, наркотики, не курил и даже занимался спортом. В его камере была целая библиотека книг разной тематики, которые он читал и любил беседовать на любые темы. Я тоже был большим любителем книг и часто брал у него почитать что либо. Вдобавок ко всему, Чира был очень разговорчивый человек, с хорошо подвешенным языком и если он заходил в гости, то уходил не скоро и после его визита у братвы болели животы от смеха. Веселый и разговорчивый был хлопец, достаточно эрудированный и очень общительный.
Однажды я узнал, что у Чиры есть Библия, и он переписывается с верующими бабулями из Совета Церквей, и они прислали ему эту редкую книгу. Это был 1988 год и о Библии я знал лишь то, что в ней написано, когда будет конец света и что последним царем будет Мишка меченный. Так же я считал, что если прочитаю Библию, мне сразу откроются все тайны бытия и мироздания. Я стал просить у Виктора почитать Библию, но он не спешил давать её мне, т.к. дорожил этой книгой. И вот однажды вечером, мы после ужина, как обычно выкурили пару косяков анаши, и вели неторопливые разговоры о делах наших скорбных. В это время в камеру зашел Чира и протянув мне тоненькую брошюрку: Евангелие от Иоанна, сказал: « На, вот пока прочитай это». Мои сокамерники уже укладывались спать, а я залез на верхние нары, что бы быть поближе к лампочке и открыл книгу.
Не знаю, читали ли вы книги, предварительно накурившись анаши, но скажу вам, что это трудное занятие. Каждое прочитанное слово вызывало десятки образов и мыслей. Короче говоря, прочитал эту тоненькую книжицу я только с рассветом. Представляю негодование особо праведных верующих; да как это можно! Евангелие и анаша, это непотребство! И я абсолютно с ними согласен, это действительно несовместимые вещи. Но в Библии написано, что Слово Божие подобно мечу обоюдоострому и проникает, разделяя до составов и мозгов. Так случилось и со мною, чтение Слова не прошло для меня бесследно. Меня вскоре перевели в другой лагерь, где я покаялся и стал верующим христианином. Слово Бога прочитанное из в Евангелие, выдавило из меня не только анашу, но и всю скверну, которой я жил раньше.
Чиру я встретил на свободе, где он стал служителем церкви и несет служение до сего дня, он такой же многословный и общительный. Я тоже стал служителем и уже более шестнадцати лет, исполняю пасторское служение. Господь сказал однажды: «Исследуйте Писания, ибо вы думаете найти в них жизнь вечную, а они свидетельствуют об Мне»