← Средневековый роман

Собрание сочинений Марка Твена (1896-1899)

О горничных →

ИСТОРИЯ С ПРИВИДЕНИЯМИ

Я нанял себе на Брудвее большую комнату в громадном старом доме, верхний этаж которого, необитаемый в продолжении нескольких лет, был давно уже предоставлен пыли, паутине, пустоте и молчанию. Когда я в первую ночь подымался в свою комнату, мне казалось, что я пробираюсь между гробами, врываясь непрошенным гостем в частную жизнь мертвецов. Впервые в жизни я ощущал какой-то суеверный страх и, неожиданно наткнувшись в темном углу лестницы на облепившую мне лицо мягкую ткань паутины, невольно вздрогнул, как бы при встрече с привидением.

Когда, добравшись, наконец, до своей комнаты, я захлопнул дверь, оставив за собою гниль и мрак лестницы, мною овладело почти радостное чувство. В приятном ощущении тепла и света я подсел к весело пылавшему камину и просидел так часа два, раздумывая о минувших временах, вызывая в памяти прожитую жизнь и полузабытые, подернутые туманом прошлого, лица, чутко прислушиваясь душой к давно уже и на веки переставшим звучать милым голосам и любимым когда-то мелодиям, которые теперь никто уже больше не поет. И пока мечты мои боролись с каким-то сгущавшимся вокруг их мраком, - порывистый ветер на дворе стал незаметно переходить в заунывный стон; свирепый шум дождя, рвавший оконные ставни, обращался в тихое постукивание и уличный шум понемножку затихал, пока, наконец, беззвучно не замерли вдали торопливые шаги последнего запоздалого пешехода. Огонь в камине потух. Мною овладевало чувство одиночества. Я встал и начал раздеваться, ступая на цыпочках по комнате и стараясь делать всё как можно тише, как будто боялся разбудить дремавшего вблизи врага. Я лег в постель, накрылся и молча прислушивался к дождю, ветру и тихому поскрипыванию ставен, пока, наконец, все эти звуки не слились вместе и я заснул, убаюканный ими.

Я спал крепко, но как долго - не знаю. Вдруг я проснулся и сразу же почувствовал себя в каком-то тревожном, выжидательном состоянии. Кругом царила глубокая тишина. Я ничего не слышал, кроме биения собственного сердца. Спустя несколько минут одеяло начало медленно сползать к моим ногам, точно его кто-то осторожно тащил к себе. Я лежал, не шевеля ни одним членом, не произнося ни одного звука. Одеяло продолжало медленно сползать… Я порывисто потянул его обратно и закутался в него с головой. Я ждал, прислушивался, опять ждал… Кто-то снова настойчиво начал дергать одеяло, и я снова впал в оцепенение, отсчитывая секунды, тянувшиеся как столетия. Одеяло опять сползло с груди… Собрав всю свою энергию, я рванул его обратно и изо всех сил уцепился за него руками. Я ждал… Постепенно начались снова легкие подергивания; я держал всё крепче и крепче. Подергивания стали усиливаться, и вдруг одеяло рванулось с такой силой, что я не мог удержать его: оно сползло с меня в третий раз… Я застонал. И точно в ответ, раздался чей-то стон у моих ног! Холодный пот выступил у меня на лбу. Я был почти мертв от страха. И вдруг в комнате раздались тяжелые шаги, - как мне казалось, шаги слона, настолько мало походили они на человеческие. Но они удалялись, - и в этом было единственное мое утешение. Я ясно слышал, как «нечто» достигло двери, миновало ее, не стукнув при этом ни замком, ни ключем, и продолжало медленно шествовать далее, сопровождаемое треском и скрипом половиц и ступенек. Затем наступила опять гробовая тишина…

Придя немножко в себя, я попробовал успокоиться на том, что «всё это был кошмар, тяжелый кошмар и больше ничего!» И так я лежал и раздумывал, пока, наконец, не убедил себя, что это действительно был только скверный сон и пока не рассмеялся над собственной трусостью.

Встав с кровати и засветив огонь, я тщательно осмотрел замок и задвижку: всё оказалось в том самом положении, в каком и было, когда я запер за собою дверь. Я еще раз рассмеялся и теперь уже совершенно искренно. Закурив трубку, я был готов опять расположиться у камина, но вдруг… трубка выскользнула из моих ослабевших пальцев, кровь разом отхлынула с моих щек и спокойное дыхание перешло в тяжелую одышку. В пепле у камина рядом с отпечатком моей необутой ноги я различил явственный след другой ноги на столько громадный, что в сравнении с нею моя собственная казалась совсем детской. Не могло быть сомнения: «кто-то» был в моей комнате и слоновые шаги - не пустой сон!

Я потушил газ и, шатаясь от страха, вернулся в постель. Долго лежал я так, окруженный сплошным мраком, вглядываясь в него и прислушиваясь. И вот послышалось какое-то шарканье, как будто по полу ползло чье-то громадное тело; потом тело это точно упало, так что в комнате задрожали окна. И в то же время в отдаленных частях дома начался неясный шум отворяемых и затворяемых дверей. Я различал, как чьи-то шаги то приближались, то удалялись, то вверх, то вниз по лестнице.

Иногда они приближались к самым моим дверям, останавливались здесь и снова удалялись. Где-то вдали раздавалось слабое бряцанье цепей; я прислушивался к этому бряцанью: вот оно близко, вот цепи тяжело волокутся по лестнице, вот новый звон цепей, ударившихся о новую ступеньку, вот… Существо в цепях несомненно приближалось… Я уже улавливал невнятное бормотанье, невольно вырвавшийся, но силою сдержанный крик, шуршанье невидимых одежд, шелест незримых крыльев…

Я понял, что кто-то ворвался в мою комнату и что теперь я уже не один в ней. Над моей постелью «что-то» сопело, тяжело переводя дыхание и таинственно нашептывая какие-то звуки. Три маленьких шарика, освещенных фосфорическим блеском, засверкали над изголовьем моей кровати, ярко вспыхнули на одно мгновение и покатились вниз, два прямо мне на лицо, а третий на подушку. Здесь они рассыпались искрами, как бы разжижились, и на ощупь казались тепловатыми. Можно было подумать, что падая они превратились в кровяные капли, но за темнотою я не мог убедиться в этом. Потом передо мною вдруг замелькали мертвенно-бледные лица и белые, вытянутые вперед и отделившиеся от туловища руки, державшиеся одну минуту в воздухе и внезапно исчезнувшие. Шепот, голоса и шушуканье умолкли; наступила вновь торжественная тишина. Я, в ожидании, прислушивался, чувствуя, что мне необходимо или зажечь огонь, или немедленно умереть от страха. Я с трудом поднялся на локте, хотел присесть, но наткнулся лицом на чью-то потную руку… Силы разом оставили меня и я снова повалился на кровать, как пораженный параличом. Шуршанье раздалось у дверей и сразу оборвалось: казалось, что чудовище исчезло.

Когда вновь наступила тишина, я, истомленный и ослабший, кое-как сполз с кровати и дрожащей рукою столетнего старца зажег огонь. Свет сразу подействовал на меня успокоительно. Присев, я углубился в полу-сонливое рассматривание отпечатка ноги на пепле. Понемножку очертания её стали как будто сглаживаться и пропадать. Я поднял глаза вверх: широкое пламя газового рожка начинало медленно гаснуть. И в это же самое мгновение опять послышались тяжелые шаги чудовища, и казалось, что по мере того, как оно подходило всё ближе и ближе - свет становился всё тускнее и тускнее. Шаги достигли моих дверей и остановились, - свет превратился в слабое голубоватое пламя,- всё вокруг меня погрузилось в подозрительные сумерки. Дверь не отворилась, но тем не менее я почувствовал, как легкий приток свежего воздуха пахнул мне прямо в лицо, и вслед за этим я различил перед собою какое-то громадное туманное существо. Я смотрел на него вытаращенными от страха глазами. Туман стал постепенно расползаться; очертания его, мало-помалу, превращались в человеческую фигуру: показались рука, ноги, туловище и, наконец, выглянула громадная мрачная физиономия. Разоблачившись от туманного покрова, передо мной выросла нагая, мускулистая, прекрасно-сложенная, величественная фигура Кардиффского Исполина .

Весь мой ужас исчез, ибо даже ребятам известно это в высшей степени добродушное лицо, не способное сделать кому-нибудь что-либо дурное. Ко мне сразу вернулось мое обычное веселое настроение, а газ опять замигал широким, спокойным пламенем, как бы симпатизируя моему расположению духа. Ни один изгнанник не радовался так чьему-либо посещению, как обрадовался я возможности видеть этого добродушного великана.

Так это только ты, а никто другой?! - обратился я к нему. - А ведь знаешь, в течение 2-3-х последних часов я чуть не умер от страха! Нет, в самом деле, я очень рад, что это ты и с удовольствием предложил бы тебе стул… Стой, стой! не сюда, не садись на эту штуку!..

Но было уже поздно. Прежде чем я успел удержать его, он легонько присел на мой стул и, вслед за этим, немедленно брякнулся на пол: в жизни своей не видел я ни одного стула, который бы разлетелся в такие мелкие дребезги.

Погоди, постой! ты мне так их все разломаешь!

И опять поздно. Вторичный треск, - и второй стул распластался на свои составные элементы.

Да ты с ума сошел, чёрт тебя побери! Или ты задумал разнести таким манером всю мою мебель? Сюда, сюда, ты - окаменелый болван!… Опять поздно. Прежде чем я успел броситься к нему на встречу, он осторожно опустился на кровать и - от кровати осталась одна меланхолическая руина.

Послушай! - это не манера вести себя! Сначала ты врываешься в мою квартиру и скандальничаешь в ней, притащив за собой целый легион всяких мерзостных привидений, которые измучивают меня чуть не до смерти… (Я уже не говорю о значительной небрежности твоего костюма, совершенно не принятого в порядочном обществе между интеллигентными людьми, за исключением разве опереточного театра, да и там едва ли была бы терпима такая абсолютная откровенность, раз она принадлежит существу твоего пола!) - затем, в виде благодарности за мое гостеприимство, ты начинаешь испытывать прочность моей мебели применительно к собственной тяжести и разносишь всю ее в щепы… И на какого чёрта понадобилось тебе непременно сесть! Ведь пытаясь осуществить это желание, ты вредишь себе не меньше, чем мне. Посмотри: у тебя почти сломана нижняя часть позвоночного хребта и весь ты окровавлен… с арьергарда. Постыдись, наконец! Ты ведь достаточно вырос, чтобы понять это!..

Ну, ладно, ладно! я не буду больше ломать мебель… Только всё-таки, что же мне делать? В течение целого столетия я не имел ни одного случая присесть!..

И на глазах его показались слезы.

Бедный малый, - сказал я, - пожалуй, я и не прав, обращаясь с тобой так сурово, хотя бы уже потому, что ведь ты, - кроме всего прочего, - сирота! Ну, садись вот здесь на пол, - никакая другая мебель не в состоянии выдержать твоей тяжести! Даже и в таком положении нам не удобно с тобой дружески разговаривать, так как мне приходится смотреть на тебя задравши голову вверх… Так вот что: ты оставайся сидеть здесь на полу, а я вскарабкаюсь на эту высокую конторку, и теперь мы можем болтать лицом к лицу!..

Рассевшись на полу, он закурил предложенную мною трубку, набросил себе на плечи мое красное одеяло и надел себе на голову, в виде шлема, мою ванну, - всё это придало ему значительную художественность и элегантность. Затем, пока я раздувал огонь, он скрестил ноги, подставив поближе к приятному теплу свои громадные, изрытые колдобинами, ступни.

Отчего это у тебя подошвы ног в таких ухабах?

Какая-то проклятая сыпь! Я получил ее от простуды еще там, лежа под Ньювэльской фермой… Но всё-таки то местечко мне очень нравится; я его люблю, как кто-нибудь любит свою старую родину. Нигде я не ощущал такого покоя, каким наслаждался там!..

Проболтавши еще с полчаса, я заметил, что он выглядит совсем утомленным, и спросил его о причине этого?

Почему я устал? - переспросил он. - А как же могло бы быть иначе? Слушай, за то, что ты так любезно меня принял, я вкратце расскажу тебе суть дела. Видишь ли, я - дух того окаменелого великана, тело которого показывается в здешнем музее, в конце этой улицы. Я не могу обрести покой, пока тело мое не будет вновь предано земле. Что же я должен был делать, чтобы заставить людей исполнить это мое законное желание? Оставалось только одно, - собери свое мужество! - начать колобродить и пугать людей вблизи того места, где лежит теперь мое тело… И вот я еженощно колобродил в музее, уговорив и некоторых других духов помогать мне в этом. Но мы ничего не добились: после полуночи никто никогда не посещал музея. Тогда мне пришло на мысль, спустившись вниз по улице, испробовать немножко поскандальничать в этом доме. Я чувствовал, что здесь цель моя будет достигнута, если только мне удастся обратить на себя чье-либо внимание: не даром же меня окружало самое отборное общество всякой адской чертовщины! И вот, ночь за ночью, шлялись мы, дрожа от холода, по этим пустым комнатам, волоча за собой цепи, пыхтя, стоная, подымаясь вверх и опускаясь вниз по лестнице, пока наконец силы мои не истощились совершенно. Но, заметив сегодня ночью свет в твоем окне, я собрал остаток их и явился сюда с наплывом прежней энергии. Однако, теперь я чувствую, что силы опять покидают меня… Подай же мне, - умоляю тебя, - подай мне хоть какую-нибудь надежду!

В величайшем возбуждении я соскочил с моей конторки и воскликнул:

Нет, это уж чёрт знает что такое, это - выше моего понимания! Ах, ты несчастная, старая, беспокойная окаменелость! Ведь ты задаром потратил все свои труды! Ведь ты колобродил около гипсового слепка, а подлинный кардиффский исполин находится в Альбани. Да неужели же, чёрт тебя возьми, ты сам не мог узнать своей собственной оболочки!?

Лицо великана приняло вдруг такое неизъяснимо-сконфуженное, плачевное и разочарованное выражение, какого я никогда до тех пор ни у кого не видел.

Медленно поднявшись на ноги, он спросил:

Это - истинная правда?

Это также достоверно, как то, что я теперь здесь!

Он вынул из рта трубку и положил ее на камин. С минуту потом он стоял в нерешительности, бессознательно, по старой привычке, стараясь заложить руки туда, где должны бы находиться карманы его брюк, и, наконец, сказал, низко опустив голову на грудь:

Никогда в течение всей моей жизни не казался я сам себе таким дураком, как в настоящую минуту. Окаменелый исполин обморочил весь свет, и вот теперь это подлое шарлатанство закончилось тем, что он оболванил даже собственный свой дух! И если, сын мой, в твоем сердце осталась хоть искорка сострадания к такому несчастному, униженному духу, как я, - то пусть люди никогда ничего не узнают о том, что произошло здесь. Подумай, каково было бы тебе, если бы ты сам выкинул подобную «исполинскую» глупость!..

Я переехал в старый дом в центре Бродвея. Верхние этажи дома, где я снял квартиру, давно пустовали.

Это было царство пыли и паутины, одиночества и молчания.

Меня смутила тишина и запущенность дома, словно я потревожил покой мёртвых. Я впервые в жизни почувствовал суеверный страх, а когда липкая паутина опутала моё лицо, мне показалось, что передо мной привидение.

Я добрался до своей квартиры, крепко запер дверь, зажёг огонь в камине и наконец почувствовал себя в безопасности. Я предавался воспоминаниям и слушал вой ветра за окном, пока не начал засыпать. Вдруг моё одеяло поползло вниз, словно кто-то стягивал его с меня. Еле дыша от ужаса, я попытался бороться с неизвестным грабителем, но он оказался сильнее меня. Я застонал, и некто в темноте повторил мой стон. Затем я услыхал тяжёлые шаги, напоминающие топот слона. Кто-то вышел сквозь запертую дверь, и воцарилась тишина.

Успокоившись, я сказал себе, что это был всего лишь ночной кошмар, проверил замки на двери, уселся с трубкой у каина и вдруг увидел на золе громадный след. Мне не померещилось, в моей комнате побывал гигант! Парализованный ужасом, я снова улёгся в постель. Несколько минут прошло в тишине и мраке, затем возле самой кровати раздались крики, стоны, вздохи, приглушённые разговоры, из коридора послышался грохот и звон ржавых цепей, а с потолка закапала кровь.

Моё жильё подверглось нашествию, моё одиночество было нарушено.

Я увидел призрачные лица, и холодная рука коснулась моего лица. Еле живой от страха я зажёг свет и перебрался к камину. Тут я снова услышал слоновий топот. Передо мной появилось огромное облако. Она начало менять очертания, уплотняться, пока не превратилось в могучего обнажённого красавца. Я узнал в нём Кардиффского великана и перестал бояться - всем известно, что великаны необычайно добры.

Великан попытался присесть на стул, затем на кровать и разнёс мебель в щепки. Я возмутился и отчитал своего гостя за порчу мебели и появление в непристойном виде. Великан смущённо извинился, закутался в одеяло, нахлобучил на голову таз для умывания и расположился на полу.

Поболтав с гостем полчаса, я отметил его усталый вид. Великан поделился со мной своим горем. Он - призрак Кардиффскоро великана, и обретёт покой, только когда его мраморное тело придадут земле. Призрак решил пугать людей, чтобы заставить их закопать тело, находящееся в музее напротив моего дома. Однако по ночам в музее никого нет, и великан решил пугать жильцов ближайшего дома, заручившись поддержкой самых жутких призраков. Долгие годы великан со своей ужасной компанией бродил по пустому дому, дошёл до полного изнеможения и наконец встретил живого человека.

Великан начал умолять меня подарить ему «хоть призрачную надежду», но мне оставалось лишь пожалеть окаменелого чудака. Всё это время он «слонялся возле гипсовой копии», тогда как подлинный Кардиффский великан находился в Олбани.

Я никогда не читал на чьём-либо лице такого откровенного желания провалиться сквозь землю от стыда и унижения.

Он признал, что очутился в исключительно дурацком положении, и попросил никому не рассказывать о столь досадном промахе. Затем великан покинул моё жилище. Мне было жаль, что он ушёл, но ещё больше я жалел свои одеяло и таз, которые великан унёс с собой.

Марк Твен

История с привидением

Я снял квартиру в самом центре Бродвея, в огромном старом доме; его верхние этажи пустовали многие годы до того, как я там поселился. Это было царство пыли и паутины, одиночества и молчания. В первый же вечер, поднимаясь по лестнице, я испытал смущение и робость, будто бродил среди могил и нарушал покой мертвых. Впервые в жизни в душу закрался суеверный страх, и, когда я свернул в темный угол лестницы и невидимая паутина липкой вуалью окутала лицо, я вздрогнул, словно встретился с привидением.

Добравшись до своего жилья, я с облегчением запер дверь на замок и отгородился от могильного мрака. В камине весело пылал огонь, и я всем существом ощущал блаженство и покой. Прошло часа два; я вспоминал былые времена, передо мною вставали картины минувшего, из тумана прошлого проступали полузабытые лица, звучали голоса, давно смолкнувшие, песни, которые теперь никто не поет. Мои грезы становились все туманнее и печальнее, и оттого завывание ветра за окном звучало плачем-причитанием, а дождь, яростно барабанивший по стеклу, теперь, казалось, постукивал вкрадчиво и уныло. Один за другим стихли звуки улицы, где-то вдалеке замерли шаги последнего прохожего. Наступила полная тишина. Ее нарушал лишь стук моего сердца. Вдруг мое одеяло медленно поползло вниз, будто кто-то стягивал его к ногам. Я не мог шевельнуться. Одеяло все ускользало, вот уже обнажилась грудь. Вцепившись в него изо всех сил, я натянул его на голову. И снова ждал, слушал и ждал. Рывок. Несколько секунд, длившихся целую вечность, я лежал, оцепенев от ужаса; одеяло ускользало. Собравшись с силами, я дернул его на себя и удерживал что было мочи. Ощутив легкое потягивание, я до боли стиснул пальцы. Но одеяло тянули все сильнее, и я не мог его удержать. В третий раз оно оказалось у ног. Я застонал. Послышался ответный стон. Пот каплями проступил у меня на лбу. Жизнь едва теплилась во мне, и вдруг я услышал тяжелые шаги – не человечью поступь, а как бы топот слона. К моему великому облегчению, шаги удалялись. Кто-то приблизился к двери, вышел, не открывая замка и засова, и побрел мрачными коридорами. Заскрипели полы и балки, потом снова воцарилась тишина.

Когда волнение слегка улеглось, я сказал себе: это кошмар, обыкновенный ночной кошмар. Я размышлял о происшествии, пока не убедил себя, что это и впрямь ночной кошмар. Успокоенный, я рассмеялся и заново ощутил радость жизни. Поднявшись, зажег газовую лампу, убедился, что замки и засовы не тронуты. На душе стало веселей. Я запалил трубку и сел возле камина. Вдруг кровь ударила мне в лицо, дыханье сперло, трубка выпала из похолодевших рук. В золе у камина рядом с отпечатком моей босой ноги появился другой – такой огромный, что мой собственный походил на след ребенка! Значит, кто-то здесь был и слоновий топот мне не померещился.

Я погасил свет и лег в постель, парализованный страхом. Нескончаемо тянулись минуты, я лежал, вслушиваясь в темноту. Раздался скрипучий звук, будто волокли тяжелое тело, потом грохот, будто его швырнули на пол, и стекла в оконных рамах задребезжали. Со всех сторон захлопали двери, послышались осторожные шаги: кто-то бродил по коридорам, вверх и вниз по лестницам, подходил к моей двери и, поколебавшись, удалялся. Временами до меня доносился кандальный звон. Я прислушался: он звучал все явственней. Кто-то медленно поднимался по лестнице, и звон цепей сопровождал каждое движение, кандалы гремели в такт шагам. Я улавливал приглушенные разговоры, полузадушенные крики, шорох незримых крыл. Мое жилье подверглось нашествию, мое одиночество было нарушено.

Возле кровати слышались вздохи, приглушенный шепот. На потолке прямо у меня над головой заалели три пятна. Какое-то мгновение они излучали мягкий свет, потом капли тепловатой жидкости упали мне на лицо и на подушку. Даже в темноте я догадался, что это – кровь. Передо мной возникли бледные, неясные, как сквозь туман, лица; бескровные руки, воздетые к небу, проплыли в воздухе и тут же исчезли. Внезапно все стихло – и шепот, и голоса, и неясные звуки; наступила гробовая тишина.

Я ждал, весь обратившись в слух. Чувствовал, что умру, если тотчас же не запылает огонь в камине. Скованный страхом, я медленно приподнялся, и чья-то холодная, влажная рука коснулась моего лица. Силы покинули меня, и я упал как подкошенный. Послышалось шуршание одежды, кто-то направился к двери и, не открывая ее, вышел наружу. Снова воцарилось безмолвие.

Еле живой, я с трудом сполз с постели, руки у меня тряслись, как у старца, я едва зажег свет. Он принес некоторое облегчение. Сидя у камина, я погрузился в созерцание отпечатка огромной босой ноги. Постепенно ее очертания стали расплываться перед глазами. Газовый свет тускнел. Я снова услышал слоновий топот. Шаги приближались, они звучали все отчетливей и тверже в мрачном коридоре. Свет лампы становился все слабее и слабее. Тяжелые шаги стихли у самой двери. Синеватый чахоточный огонек замерцал, и вся комната погрузилась в сумеречную полутьму. Дверь была по-прежнему заперта, но вдруг дуновение ветра коснулось моей щеки, и я ощутил прямо перед собой что-то огромное, колышущееся и туманное. Я не мог оторвать глаз от живого облака. Излучая бледный свет, оно постепенно приобретало определенные очертания. Появились руки, ноги, тело, и наконец я увидел сквозь дымку огромное печальное лицо. Сбросив туманные покровы, передо мной предстал обнаженный мускулистый красавец – великолепный Кардиффский великан.

Все мои страхи тут же улетучились: даже ребенок знает, что добрые великаны не причиняют зла. Я снова воспрял духом, и в полном согласии с моим настроением засветилась газовая лампа. Ни один изгой не радовался обществу, как я, увидев перед собой добродушного великана.

Так это ты? – вскричал я. – Знаешь, за последние два часа я чуть не помер со страху. Какая радость, что ты пришел! Постой, не садись!

Я спохватился слишком поздно. Он сел и тут же оказался на полу. Никогда не видел, чтоб стул в один миг разлетелся вдребезги.

– Погоди, сломаешь…

Опять опоздал! Послышался треск, и еще один стул распался на первоначальные элементы.

– Черт бы тебя побрал! Ты соображаешь, что делаешь? Всю мебель хочешь переломать? Иди сюда, дурак окаменелый!

Все напрасно. Не успел я и слова молвить, как великан уселся на кровать, и от нее остались жалкие обломки.

– Слушай, как прикажешь это понимать? – возмутился я. – Сначала вламываешься в мою квартиру, тащишь за собой целый полк нечистой силы – бродяг и бездельников, чтоб запугать меня до смерти, потом являешься сам в неприличном виде! В цивилизованном обществе такое дозволяется только в респектабельных театрах, да и то нагишом там разгуливают лица другого пола, а теперь вместо возмещения морального ущерба ты ломаешь мебель? Зачем ты это делаешь? Вред не только мне, но и тебе. Гляди – отбил себе крестец, весь пол завален осколками твоего окаменелого зада, будто это не квартира, а мраморная мастерская! Стыдись! Ты не малое дитя, пора соображать, что к чему.

– Ладно, больше не буду. Войди в мое положение – я не сидел больше столетия, – пробурчал великан виновато.

– Бедняга, – смягчился я, – пожалуй, я обошелся с тобой слишком сурово. Ведь ты, наверное, сирота? Садись на пол. С твоим весом только на полу и сидеть. Ведь если ты все время нависаешь надо мной, какая тут беседа? Садись на пол, а я залезу на высокий конторский стул – вот мы и поболтаем.

Великан накинул на плечи красное одеяло, надвинул на голову, словно каску, перевернутый таз и, закурив мою трубку, расположился на полу в непринужденной живописной позе. Я развел огонь в камине, и он придвинул к живительному теплу пористые ступни огромных ног.

– Что у тебя с ногами? Отчего они потрескались? – спросил я.

– Да это проклятые ознобыши, – отвечал великан. – Когда я, окаменев, лежал под фермой Ньюэлла, ознобыши пошли по всему телу – от пяток до затылка. Но я все равно люблю эту ферму, она для меня словно отчий дом. Нигде не чувствую такого покоя, как там.

Мы поболтали еще с полчаса, я заметил, что у моего гостя усталый вид, и сказал ему об этом.

– Усталый? – переспросил он. – Да, пожалуй. Ты был добр ко мне, и я расскажу тебе все без утайки. Я – дух Окаменелого человека , что лежит в музее напротив твоего дома. Я – привидение Кардиффского великана. Мне не будет мира и покоя до тех пор, пока мое бедное тело не предадут земле. А как проще всего заставить людей выполнить мою волю? Я решил: застращаю их привидением, появляющимся возле тела. И вот ночь за ночью я брожу по музею. Призвал на помощь других призраков. Только старался я понапрасну: кто же посещает музеи ночью? Тогда мне пришла в голову другая мысль – запугать людей в доме напротив музея. Думал, из этой затеи выйдет толк, если меня выслушают со вниманием. К тому же со мной были самые страшные призраки из осужденных на вечное проклятие. Ночи напролет мы дрогли в этих затхлых коридорах, волочили за собой цепи, стонали, зловеще перешептывались, топали вверх и вниз по лестнице, и, сказать по правде, я выбился из сил. Но сегодня я увидел огонек в твоем окне и обрадовался, и взялся за дело с жаром, как в былые времена. Дошел до полного изнеможения. Умоляю, подари мне хоть призрачную надежду!

Я сорвался с места как ошпаренный и закричал:

– Ну, ты дал маху! Бедный окаменелый чудак, все твои труды пропали даром! Ты слонялся возле гипсовой копии. Подлинный Кардиффский великан – в Олбани! Что же ты, сто чертей и одна ведьма, собственные останки от подделки отличить не можешь?

Я никогда не читал на чьем-либо лице такого откровенного желания провалиться сквозь землю от стыда и унижения. Окаменелый человек медленно поднялся с пола и спросил:

– Скажи честно, это правда?

– Как то, что я стою перед тобой.

Великан вынул трубку изо рта и положил ее на каминную доску. С минуту постоял в нерешительности, задумчиво склонив голову на грудь, бессознательно, по старой привычке заложив руки в карманы несуществующих брюк, и наконец произнес:

– Да, никогда раньше я не попадал в такое дурацкое положение. Окаменелый человек сам надувал кого угодно, а теперь он, подлый мошенник, предал свой собственный призрак. Сын мой, если в твоем сердце осталась хоть капля жалости к бедному одинокому привидению, никому не рассказывай об этом случае. Подумай, каково мне чувствовать себя ослом?

Я слышал его величавую поступь – шаг за шагом, – пока он не спустился по лестнице и не вышел на пустынную улицу. Я жалел, что он ушел, бедняга, но еще больше, что он унес мое красное одеяло и таз для умывания.

Примечания

Подлинный факт. Первоначально фальшивка была искусно воспроизведена другими мошенниками. «Единственный подлинный Кардиффский великан» демонстрировался в Нью-Йорке (к неописуемому возмущению другого «подлинного великана»), а в то же время толпы людей сходились посмотреть на него в музее города Олбани. – М.Т.

Марк Твен собирался подробнее остановиться на этой теме. Он и раньше обуздывал увлечение своих соотечественников «чудесами» («Окаменелый человек»), а теперь намеревался высмеять стремление «ученых мужей» теоретизировать, опираясь на ничтожное количество фактов. Герой упоминает об окаменелых бронтозаврах, открытых в Вайоминге: «Теперь мне и не верится, что мы считали бронтозавра доадамовой коровой».

История с привидением
Марк Твен

Марк Твен

История с привидением

Я снял квартиру в самом центре Бродвея, в огромном старом доме; его верхние этажи пустовали многие годы до того, как я там поселился. Это было царство пыли и паутины, одиночества и молчания. В первый же вечер, поднимаясь по лестнице, я испытал смущение и робость, будто бродил среди могил и нарушал покой мертвых. Впервые в жизни в душу закрался суеверный страх, и, когда я свернул в темный угол лестницы и невидимая паутина липкой вуалью окутала лицо, я вздрогнул, словно встретился с привидением.

Добравшись до своего жилья, я с облегчением запер дверь на замок и отгородился от могильного мрака. В камине весело пылал огонь, и я всем существом ощущал блаженство и покой. Прошло часа два; я вспоминал былые времена, передо мною вставали картины минувшего, из тумана прошлого проступали полузабытые лица, звучали голоса, давно смолкнувшие, песни, которые теперь никто не поет. Мои грезы становились все туманнее и печальнее, и оттого завывание ветра за окном звучало плачем-причитанием, а дождь, яростно барабанивший по стеклу, теперь, казалось, постукивал вкрадчиво и уныло. Один за другим стихли звуки улицы, где-то вдалеке замерли шаги последнего прохожего. Наступила полная тишина. Ее нарушал лишь стук моего сердца. Вдруг мое одеяло медленно поползло вниз, будто кто-то стягивал его к ногам. Я не мог шевельнуться. Одеяло все ускользало, вот уже обнажилась грудь. Вцепившись в него изо всех сил, я натянул его на голову. И снова ждал, слушал и ждал. Рывок. Несколько секунд, длившихся целую вечность, я лежал, оцепенев от ужаса; одеяло ускользало. Собравшись с силами, я дернул его на себя и удерживал что было мочи. Ощутив легкое потягивание, я до боли стиснул пальцы. Но одеяло тянули все сильнее, и я не мог его удержать. В третий раз оно оказалось у ног. Я застонал. Послышался ответный стон. Пот каплями проступил у меня на лбу. Жизнь едва теплилась во мне, и вдруг я услышал тяжелые шаги – не человечью поступь, а как бы топот слона. К моему великому облегчению, шаги удалялись. Кто-то приблизился к двери, вышел, не открывая замка и засова, и побрел мрачными коридорами. Заскрипели полы и балки, потом снова воцарилась тишина.

Когда волнение слегка улеглось, я сказал себе: это кошмар, обыкновенный ночной кошмар. Я размышлял о происшествии, пока не убедил себя, что это и впрямь ночной кошмар. Успокоенный, я рассмеялся и заново ощутил радость жизни. Поднявшись, зажег газовую лампу, убедился, что замки и засовы не тронуты. На душе стало веселей. Я запалил трубку и сел возле камина. Вдруг кровь ударила мне в лицо, дыханье сперло, трубка выпала из похолодевших рук. В золе у камина рядом с отпечатком моей босой ноги появился другой – такой огромный, что мой собственный походил на след ребенка! Значит, кто-то здесь был и слоновий топот мне не померещился.

Я погасил свет и лег в постель, парализованный страхом. Нескончаемо тянулись минуты, я лежал, вслушиваясь в темноту. Раздался скрипучий звук, будто волокли тяжелое тело, потом грохот, будто его швырнули на пол, и стекла в оконных рамах задребезжали. Со всех сторон захлопали двери, послышались осторожные шаги: кто-то бродил по коридорам, вверх и вниз по лестницам, подходил к моей двери и, поколебавшись, удалялся. Временами до меня доносился кандальный звон. Я прислушался: он звучал все явственней. Кто-то медленно поднимался по лестнице, и звон цепей сопровождал каждое движение, кандалы гремели в такт шагам. Я улавливал приглушенные разговоры, полузадушенные крики, шорох незримых крыл. Мое жилье подверглось нашествию, мое одиночество было нарушено.

Возле кровати слышались вздохи, приглушенный шепот. На потолке прямо у меня над головой заалели три пятна. Какое-то мгновение они излучали мягкий свет, потом капли тепловатой жидкости упали мне на лицо и на подушку. Даже в темноте я догадался, что это – кровь. Передо мной возникли бледные, неясные, как сквозь туман, лица; бескровные руки, воздетые к небу, проплыли в воздухе и тут же исчезли. Внезапно все стихло – и шепот, и голоса, и неясные звуки; наступила гробовая тишина.

Я ждал, весь обратившись в слух. Чувствовал, что умру, если тотчас же не запылает огонь в камине. Скованный страхом, я медленно приподнялся, и чья-то холодная, влажная рука коснулась моего лица. Силы покинули меня, и я упал как подкошенный. Послышалось шуршание одежды, кто-то направился к двери и, не открывая ее, вышел наружу. Снова воцарилось безмолвие.

Еле живой, я с трудом сполз с постели, руки у меня тряслись, как у старца, я едва зажег свет. Он принес некоторое облегчение. Сидя у камина, я погрузился в созерцание отпечатка огромной босой ноги. Постепенно ее очертания стали расплываться перед глазами. Газовый свет тускнел. Я снова услышал слоновий топот. Шаги приближались, они звучали все отчетливей и тверже в мрачном коридоре. Свет лампы становился все слабее и слабее. Тяжелые шаги стихли у самой двери. Синеватый чахоточный огонек замерцал, и вся комната погрузилась в сумеречную полутьму. Дверь была по-прежнему заперта, но вдруг дуновение ветра коснулось моей щеки, и я ощутил прямо перед собой что-то огромное, колышущееся и туманное. Я не мог оторвать глаз от живого облака. Излучая бледный свет, оно постепенно приобретало определенные очертания. Появились руки, ноги, тело, и наконец я увидел сквозь дымку огромное печальное лицо. Сбросив туманные покровы, передо мной предстал обнаженный мускулистый красавец – великолепный Кардиффский великан.

Все мои страхи тут же улетучились: даже ребенок знает, что добрые великаны не причиняют зла. Я снова воспрял духом, и в полном согласии с моим настроением засветилась газовая лампа. Ни один изгой не радовался обществу, как я, увидев перед собой добродушного великана.

Так это ты? – вскричал я. – Знаешь, за последние два часа я чуть не помер со страху. Какая радость, что ты пришел! Постой, не садись!

Я спохватился слишком поздно. Он сел и тут же оказался на полу. Никогда не видел, чтоб стул в один миг разлетелся вдребезги.

– Погоди, сломаешь…

Опять опоздал! Послышался треск, и еще один стул распался на первоначальные элементы.

– Черт бы тебя побрал! Ты соображаешь, что делаешь? Всю мебель хочешь переломать? Иди сюда, дурак окаменелый!

Все напрасно. Не успел я и слова молвить, как великан уселся на кровать, и от нее остались жалкие обломки.

– Слушай, как прикажешь это понимать? – возмутился я. – Сначала вламываешься в мою квартиру, тащишь за собой целый полк нечистой силы – бродяг и бездельников, чтоб запугать меня до смерти, потом являешься сам в неприличном виде! В цивилизованном обществе такое дозволяется только в респектабельных театрах, да и то нагишом там разгуливают лица другого пола, а теперь вместо возмещения морального ущерба ты ломаешь мебель? Зачем ты это делаешь? Вред не только мне, но и тебе. Гляди – отбил себе крестец, весь пол завален осколками твоего окаменелого зада, будто это не квартира, а мраморная мастерская! Стыдись! Ты не малое дитя, пора соображать, что к чему.

– Ладно, больше не буду. Войди в мое положение – я не сидел больше столетия, – пробурчал великан виновато.

– Бедняга, – смягчился я, – пожалуй, я обошелся с тобой слишком сурово. Ведь ты, наверное, сирота? Садись на пол. С твоим весом только на полу и сидеть. Ведь если ты все время нависаешь надо мной, какая тут беседа? Садись на пол, а я залезу на высокий конторский стул – вот мы и поболтаем.

Великан накинул на плечи красное одеяло, надвинул на голову, словно каску, перевернутый таз и, закурив мою трубку, расположился на полу в непринужденной живописной позе. Я развел огонь в камине, и он придвинул к живительному теплу пористые ступни огромных ног.

– Что у тебя с ногами? Отчего они потрескались? – спросил я.

– Да это проклятые ознобыши, – отвечал великан. – Когда я, окаменев, лежал под фермой Ньюэлла, ознобыши пошли по всему телу – от пяток до затылка. Но я все равно люблю эту ферму, она для меня словно отчий дом. Нигде не чувствую такого покоя, как там.

Мы поболтали еще с полчаса, я заметил, что у моего гостя усталый вид, и сказал ему об этом.

– Усталый? – переспросил он. – Да, пожалуй. Ты был добр ко мне, и я расскажу тебе все без утайки. Я – дух Окаменелого человека[Подлинный факт. Первоначально фальшивка была искусно воспроизведена другими мошенниками. «Единственный подлинный Кардиффский великан» демонстрировался в Нью-Йорке (к неописуемому возмущению другого «подлинного великана»), а в то же время толпы людей сходились посмотреть на него в музее города Олбани. – _М.Т._Марк Твен собирался подробнее остановиться на этой теме. Он и раньше обуздывал увлечение своих соотечественников «чудесами» («Окаменелый человек»), а теперь намеревался высмеять стремление «ученых мужей» теоретизировать, опираясь на ничтожное количество фактов. Герой упоминает об окаменелых бронтозаврах, открытых в Вайоминге: «Теперь мне и не верится, что мы считали бронтозавра доадамовой коровой».], что лежит в музее напротив твоего дома. Я – привидение Кардиффского великана. Мне не будет мира и покоя до тех пор, пока мое бедное тело не предадут земле. А как проще всего заставить людей выполнить мою волю? Я решил: застращаю их привидением, появляющимся возле тела. И вот ночь за ночью я брожу по музею. Призвал на помощь других призраков. Только старался я понапрасну: кто же посещает музеи ночью? Тогда мне пришла в голову другая мысль – запугать людей в доме напротив музея. Думал, из этой затеи выйдет толк, если меня выслушают со вниманием. К тому же со мной были самые страшные призраки из осужденных на вечное проклятие. Ночи напролет мы дрогли в этих затхлых коридорах, волочили за собой цепи, стонали, зловеще перешептывались, топали вверх и вниз по лестнице, и, сказать по правде, я выбился из сил. Но сегодня я увидел огонек в твоем окне и обрадовался, и взялся за дело с жаром, как в былые времена. Дошел до полного изнеможения. Умоляю, подари мне хоть призрачную надежду!

Я сорвался с места как ошпаренный и закричал:

– Ну, ты дал маху! Бедный окаменелый чудак, все твои труды пропали даром! Ты слонялся возле гипсовой копии. Подлинный Кардиффский великан – в Олбани! Что же ты, сто чертей и одна ведьма, собственные останки от подделки отличить не можешь?

Я никогда не читал на чьем-либо лице такого откровенного желания провалиться сквозь землю от стыда и унижения. Окаменелый человек медленно поднялся с пола и спросил:

– Скажи честно, это правда?

– Как то, что я стою перед тобой.

Великан вынул трубку изо рта и положил ее на каминную доску. С минуту постоял в нерешительности, задумчиво склонив голову на грудь, бессознательно, по старой привычке заложив руки в карманы несуществующих брюк, и наконец произнес:

– Да, никогда раньше я не попадал в такое дурацкое положение. Окаменелый человек сам надувал кого угодно, а теперь он, подлый мошенник, предал свой собственный призрак. Сын мой, если в твоем сердце осталась хоть капля жалости к бедному одинокому привидению, никому не рассказывай об этом случае. Подумай, каково мне чувствовать себя ослом?

Я слышал его величавую поступь – шаг за шагом, – пока он не спустился по лестнице и не вышел на пустынную улицу. Я жалел, что он ушел, бедняга, но еще больше, что он унес мое красное одеяло и таз для умывания.

Примечания

Подлинный факт. Первоначально фальшивка была искусно воспроизведена другими мошенниками. «Единственный подлинный Кардиффский великан» демонстрировался в Нью-Йорке (к неописуемому возмущению другого «подлинного великана»), а в то же время толпы людей сходились посмотреть на него в музее города Олбани. – _М.Т._

Марк Твен собирался подробнее остановиться на этой теме. Он и раньше обуздывал увлечение своих соотечественников «чудесами» («Окаменелый человек»), а теперь намеревался высмеять стремление «ученых мужей» теоретизировать, опираясь на ничтожное количество фактов. Герой упоминает об окаменелых бронтозаврах, открытых в Вайоминге: «Теперь мне и не верится, что мы считали бронтозавра доадамовой коровой».

Твен Марк

История с привидением

Твен Марк

История с привидением

Составление, перевод с английского и комментарии Людмилы Биндеман

Имя американского писателя-сатирика Марка Твена широко известно в нашей стране. Его книги "Письма с Земли" и "Дневник Адама", разоблачающие религиозное ханжество и лицемерие, выходили в Политиздате. В данный сборник вошли социально-философские произведения Твена, не издававшиеся ранее на русском языке полностью: повести "№ 44, Таинственный незнакомец", "Школьная горка", "Три тысячи лет среди микробов" и некоторые рассказы. Они несут сатирический заряд большой силы.

Рассчитан на широкий круг читателей.

Я снял квартиру в самом центре Бродвея, в огромном старом доме, его верхние этажи пустовали многие годы до того, как я там поселился. Это было царство пыли и паутины, одиночества и молчания. В первый же вечер, поднимаясь по лестнице, я испытал смущение и робость, будто бродил среди могил и нарушал покой мертвых. Впервые в жизни в душу закрался суеверный страх, и, когда я свернул в темный угол лестницы и невидимая паутина липкой вуалью окутала лицо, я вздрогнул, словно встретился с привидением.

Добравшись до своего жилья, я с облегчением запер дверь на замок и отгородился от могильного мрака. В камине весело пылал огонь, и я всем существом ощущал блаженство и покой. Прошло часа два; я вспоминал былые времена, передо мною вставали картины минувшего, из тумана прошлого проступали полузабытые лица, звучали голоса, давно смолкнувшие, песни, которые теперь никто не поет. Мои грезы становились все туманнее и печальнее, и оттого завывание ветра за окном звучало плачем-причитанием, а дождь, яростно барабанивший по стеклу, теперь, казалось, постукивал вкрадчиво и уныло. Один за другим стихли звуки улицы, где-то вдалеке замерли шаги последнего прохожего. Наступила полная тишина. Ее нарушал лишь стук моего сердца. Вдруг мое одеяло медленно поползло вниз, будто кто-то стягивал его к ногам. Я не мог шевельнуться. Одеяло все ускользало, вот уже обнажилась грудь. Вцепившись в него изо всех сил, я натянул его на голову. И снова ждал, слушал и ждал. Рывок. Несколько секунд, длившихся целую вечность, я лежал, оцепенев от ужаса: одеяло ускользало. Собравшись с силами, я дернул его на себя и удерживал что было мочи. Ощутив легкое потягивание, я до боли стиснул пальцы. Но одеяло тянули все сильнее, и я не смог его удержать. В третий раз оно оказалось у ног. Я застонал. Послышался ответный стон. Пот каплями проступил у меня на лбу. Жизнь едва теплилась во мне, и вдруг я услышал тяжелые шаги - не человечью поступь, а как бы топот слона. К моему великому облегчению, шаги удалялись. Кто-то приблизился к двери, вышел, не открывая замка и засова, и побрел мрачными коридорами. Заскрипели полы и балки, потом снова воцарилась тишина.

Когда волнение слегка улеглось, я сказал себе: это кошмар, обыкновенный ночной кошмар. Я размышлял о происшествии, пока не убедил себя, что это и впрямь ночной кошмар. Успокоенный, я рассмеялся и заново ощутил радость жизни. Поднявшись, зажег газовую лампу, убедился, что замки и засовы не тронуты. На душе стало веселей. Я запалил трубку и сел возле камина. Вдруг кровь ударила мне в лицо, дыханье сперло, трубка выпала из похолодевших рук. В золе у камина рядом с отпечатком моей босой ноги появился другой - такой огромный, что мой собственный походил на след ребенка! Значит, кто-то здесь был и слоновий топот мне не померещился.

Я погасил свет и лег в постель, парализованный страхом. Нескончаемо тянулись минуты, я лежал, вслушиваясь в темноту. Раздался скрипучий звук, будто волокли тяжелое тело, потом грохот, будто его швырнули на пол, и стекла в оконных рамах задребезжали. Со всех сторон захлопали двери, послышались осторожные шаги: кто-то бродил по коридорам, вверх и вниз по лестницам, подходил к моей двери и, поколебавшись, удалялся. Временами до меня доносился кандальный звон. Я прислушался: он звучал все явственней. Кто-то медленно поднимался по лестнице, и звон цепей сопровождал каждое движение, кандалы гремели в такт шагам. Я улавливал приглушенные разговоры, полузадушенные крики, шорох незримых крыл. Мое жилье подверглось нашествию, мое одиночество было нарушено.

Возле кровати слышались вздохи, приглушенный шепот. На потолке прямо у меня над головой заалели три пятна. Какое-то мгновение они излучали мягкий свет, потом капли тепловатой жидкости упали мне на лицо и на подушку. Даже в темноте я догадался, что это - кровь. Передо мной возникли бледные, неясные, как сквозь туман, лица; бескровные руки, воздетые к небу, проплыли в воздухе и тут же исчезли. Внезапно все стихло - и шепот, и голоса, и неясные звуки; наступила гробовая тишина.

Я ждал, весь обратившись в слух. Чувствовал, что умру, если тотчас же не запылает огонь в камине. Скованный страхом, я медленно приподнялся, и чья-то холодная, влажная рука коснулась моего лица. Силы покинули меня, и я упал как подкошенный. Послышалось шуршание одежды, кто-то направился к двери и, не открывая ее, вышел наружу. Снова воцарилось безмолвие.

Еле живой, я с трудом сполз с постели, руки у меня тряслись, как у старца, я едва зажег свет. Он принес некоторое облегчение. Сидя у камина, я погрузился в созерцание отпечатка огромной босой ноги. Постепенно ее очертания стали расплываться перед глазами. Газовый свет тускнел. Я снова услышал слоновий топот. Шаги приближались, они звучали все отчетливей и тверже в мрачном коридоре. Свет лампы становился все слабее и слабее. Тяжелые шаги стихли у самой двери. Синеватый чахоточный огонек замерцал, и вся комната погрузилась в сумеречную полутьму. Дверь была по-прежнему заперта, но вдруг дуновение ветра коснулось моей щеки, и я ощутил прямо перед собой что-то огромное, колышущееся и туманное. Я не мог оторвать глаз от живого облака. Излучая бледный свет, оно постепенно приобретало определенные очертания. Появились руки, ноги, тело, и наконец я увидел сквозь дымку огромное печальное лицо. Сбросив туманные покровы, передо мной предстал обнаженный мускулистый красавец - великолепный Кардиффский великан.

Все мои страхи тут же улетучились: даже ребенок знает, что добрые великаны не причиняют зла. Я снова воспрял духом, и в полном согласии с моим настроением засветилась газовая лампа. Ни один изгой не радовался обществу, как я, увидев перед собой добродушного великана.

Так это ты? - вскричал я. - Знаешь, за последние два часа я чуть не помер со страху. Какая радость, что ты пришел! Постой, не садись!

Я спохватился слишком поздно. Он сел и тут же оказался на полу. Никогда не видел, чтоб стул в один миг разлетелся вдребезги.

Погоди, сломаешь...

Опять опоздал! Послышался треск, и еще один стул распался на первоначальные элементы.

Черт бы тебя побрал! Ты соображаешь, что делаешь? Всю мебель хочешь переломать? Иди сюда, дурак окаменелый!

Все напрасно. Не успел я и слова молвить, как великан уселся на кровать, и от нее остались жалкие обломки.

Слушай, как прикажешь это понимать? - возмутился я. - Сначала вламываешься в мою квартиру, тащишь за собой целый полк нечистой силы бродяг и бездельников, чтоб запугать меня до смерти, потом являешься сам в неприличном виде! В цивилизованном обществе такое дозволяется только в респектабельных театрах, да и то нагишом там разгуливают лица другого пола, а теперь вместо возмещения морального ущерба ты ломаешь мебель? Зачем ты это делаешь? Вред не только мне, но и тебе. Гляди - отбил себе крестец, весь пол завален осколками твоего окаменелого зада, будто это не квартира, а мраморная мастерская! Стыдись! Ты не малое дитя, пора соображать, что к чему.

Ладно, больше не буду. Войди в мое положение - я не сидел больше столетия, - пробурчал великан виновато.

Бедняга, - смягчился я, - пожалуй, я обошелся с тобой слишком сурово. Ведь ты, наверное, сирота? Садись на пол. С твоим весом только на полу и сидеть. Ведь если ты все время нависаешь надо мной, какая тут беседа? Садись на пол, а я залезу на высокий конторский стул - вот мы и поболтаем.

Великан накинул на плечи красное одеяло, надвинул на голову, словно каску, перевернутый таз и, закурив мою трубку, расположился на полу в непринужденной живописной позе. Я развел огонь в камине, и он придвинул к живительному теплу пористые ступни огромных ног.

Что у тебя с ногами? Отчего они потрескались? - спросил я.

Да это проклятые ознобыши, - отвечал великан. - Когда я, окаменев, лежал под фермой Ньюэлла, ознобыши пошли по всему телу - от пяток до затылка. Но я все равно люблю эту ферму, она для меня словно отчий дом. Нигде не чувствую такого покоя, как там.

Мы поболтали еще с полчаса, я заметил, что у моего гостя усталый вид, и сказал ему об этом.

Усталый? - переспросил он. - Да, пожалуй. Ты был добр ко мне, и я расскажу тебе все без утайки. Я - дух Окаменелого человека{1}, что лежит в музее напротив твоего дома. Я - привидение Кардиффского великана. Мне не будет мира и покоя до тех пор, пока мое бедное тело не предадут земле. А как проще всего заставить людей выполнить мою волю? Я решил: застращаю их привидением, появляющимся возле тела. И вот ночь за ночью я брожу по музею. Призвал на помощь других призраков. Только старался я понапрасну: кто же посещает музеи ночью? Тогда мне пришла в голову другая мысль - запугать людей в доме напротив музея. Думал, из этой затеи выйдет толк, если меня выслушают со вниманием. К тому же со мной были самые страшные призраки из осужденных на вечное проклятие. Ночи напролет мы дрогли в этих затхлых коридорах, волочили за собой цепи, стонали, зловеще перешептывались, топали вверх и вниз по лестнице, и, сказать по правде, я выбился из сил. Но сегодня я увидел огонек в твоем окне и обрадовался, и взялся за дело с жаром, как в былые времена. Дошел до полного изнеможения. Умоляю, подари мне хоть призрачную надежду!