Любовь и секс в идеале. Зигмунд фрейд психология отношений

Любовь и ненависть. Садизм и мазохизм. Вуайеризм и эксгибиционизм. Оказывается, это две стороны одной медали, амбивалентности, которые постоянно переходят одна в другую. В этом и заключается участь влечений, описанная Зигмундом Фрейдом в 1915 году в труде «Влечения и их судьба».

Сегодня важнее увидеть, что Фрейд изучал НЕ СЕКСУАЛЬНЫЕ темы, как популярно думать сегодня, а психические процессы вообще. В этой статье описана теория, подводящая нас к пониманию амбивалентности любви, и практика, как она переходит в ненависть. Исследуя новые территории психики, ученый очень осторожно подходил к термину «Влечение», der Trieb. Для исследования он искал термины из типичные для немецкого языка начала 20 века слов. Согласно немецкому толковому словарю Duden, der Trieb означает многое, в особенности:

вызванный инстинктом внутренний порыв, направленный на удовлетворение сильных, как правило жизненно важных потребностей.
В технике это предмет для переноса силы или несущего момента, к примеру зубчатое колесо.

Почему Фрейд ассоциируется публикой с сексуальной тематикой? Эту упрощенность признавал и сам ученый, объясняя ее истоками психоанализа. Её изначальным объектом изучения были «неврозы перенесения» на сексуальной основе, прежде всего истерия.

Фрейд: «психоанализ до сих пор мог дать нам более или менее удовлетворительные сведения только относительно сексуальных влечений , потому что он мог наблюдать эту группу влечений при психоневрозах, как бы в изолированном виде»

Что такое «влечение»?

В поисках понятия, «пока еще довольно туманного, но в психологии незаменимого», Фрейд пробовал с разных точек зрения подойти к его определению понятия «влечения».

Фрейд: «Настоящее начало научной деятельности состоит в описании явлений, которые впоследствии группируются, приводятся в порядок и во взаимную связь. Но уже при описании нельзя избежать того, чтобы не прибегнуть при обработке материала к помощи некоторых отвлеченных идей, которые берутся из каких-либо иных источников, находящихся, несомненно, вне нового опыта.»

К 1915 году ученый только начинал формировать идеи на основе того (по сравнению с современностью) ограниченного опыта, который на тот момент был собран. Фрейд сам упоминает, что его попытки найти определения, истоки и закономерности влечений являются начальным предложением идей, которые (1) необходимы, чтобы сформировать теорию и ее проверить, и (2) позволяют после проверки на опыте сформулировать более точное определение. Поэтому сначала ученый пробует использовать биологическое сравнение:

Влечение - это телесное раздражение ?

Если мне на руку сядет муха, я это почувствую, как раздражение или зуд кожи. Я дерну рукой (сделаю рефлекторное одноразовое движение), чтобы убрать муху как источник раздражения. Но это сравнение будет ограниченными, поскольку (1) в психических процессах раздражение происходит изнутри, а не снаружи, и (2) телесное раздражение одноразово (муха села на руку - я ее прогнал), а влечение имеет характер постоянной силы. Поэтому Фрейд переходит к второй попытке определения:

Влечение - это потребность, идущая изнутри с постоянной силой

Соответственно потребность можно удовлетворить. Но поскольку потребность возникает не снаружи, а изнутри, то второй вывод Фрейда носит для меня прикладной характер:

Влечение можно только удовлетворить! Убежать невозможно.

Влечение можно изменить только через переключение на другую потребность. Бегством невозможно избавиться от Влечения:

Фрейд: «Так как (Влечение) действует не извне, а изнутри организма, то против него не в силах помочь никакое бегство… (Удовлетворение) может быть достигнуто только целесообразным (адекватным) изменением источника внутреннего раздражения.»

Поскольку избавиться от влечения простыми действиями не получится, нервной системе приходится придумывать более сложные. Организмы высокого уровня пробуют различные действия для снижения раздражения, и оценивают их по принципу удовольствия. Приятные действия снижают раздражение, неприятные увеличивают. Но поскольку в обоих случаях раздражение полностью не убирается, а только регулируется, то вывод:

Влечение не убрать удовольствием.

На самом деле четыре вывода имеют сугубо прикладную пользу. Подумайте, являются ли эффективными такие примеры действий человека, желающего решить внутренние вопросы?

Чтобы выработать уверенность в себе, идет на двухдневный семинар (см. вывод 2)
Чтобы отойти от развода, пускается в путешествия (см. вывод 3)
Чтобы забыть прошлое, идет на охоту за противоположным полом (см. вывод 4)

Четыре характеристики влечения

Влечение по Фрейду имеет четыре характеристики:

Напряжение - эталон активности, двигательной силы, заключенной во влечении
Цель влечения - удовлетворение через устранение напряжения.
Объект влечения - это то, посредством чего можно достичь цели. Сторонний предмет, но и часть собственного тела. Объекты влечения постоянно меняются. А вот в случае Фиксации появляется тесная привязанность к Объекту. В таком случае возникает сопротивление при попытке разъединить Влечение и Объект.
Источник влечения - это соматический процесс в органе тела, раздражение которого порождает в душевной жизни влечение. Химия, анатомия, которая уже не относится к области психологии.

На примере Ромео и Юлии, у обоих в правильном возрасте где-то внизу (Источник) начинается зуд (Напряжение). Он растет, и чтобы его уменьшить (Цель), персонажи находят друг в друге Объект воздыханий, и начинают даже достигать Цели, это напряжение устранить. Но оба находятся в раннем периоде развития. Происходит Фиксация; попытка внешнего отделения Влечения от Объекта приводит к сопротивлению.

Какие влечения есть?

Совсем в моем вкусе делает Фрейд предположение, что все влечения действуют качественно одинаково, и отличаются друг от друга разве что количеством.

Фрейд: «все влечения однородны и действие их зависит только от заключающейся в них величины возбуждения»

Но вывод о бесконечном количестве влечений не помогает на практике, где нужны конкретные темы для изучения. На основе своего опыта Фрейд предлагает выделить два основных влечения: самосохранение и сексуальное влечение.

Фрейд предлагает на момент написания работы, в 1915 году, остановиться на этой упрощенной, «вспомогательной конструкции» до тех пор, пока:

Она остается полезной
Замена её на другую не изменит результаты описания и классификации
Не появятся результаты других невротических заболеваний, к примеру шизофрении.

Можно бесконечно усложнять не только классификацию влечений, но и их формы и комбинации. К примеру:

Влечения могут быть частичными (Zielgehemmt). Это когда частичное удовлетворение влечения приводит к задержке и отклонении от цели.
Еще влечения могут переплетаться (Triebverschrankung), когда один и тот же объект служит для удовлетворения нескольких влечений.

К счастью, Фрейд отказался от усложнений в 1915 году. Также он отказался от необходимости классифицировать исключительно через психологию. Фрейд сам предлагает взять предположения из других наук, особенно из биологии. Сегодня мы можем придумать бесконечное количество влечений: биологические в еде, сне, доме; социальные в общении, признании и обмене; культурные в знаниях, музыке и религии, и т.д.

Полярности и участь влечений

Чтобы объяснить противоположности в любви и ненависти, важно выделить полярности душевной жизни, которые нами двигают. «Я», субъект, внутренний мир. Или «не-Я», объект, внешний мир. Разница между этими «реальными» полярностями каждое живое существо познает устранение раздражений . Внешние раздражения устраняются через движение мускул. Внутренние мускулами не убрать. Удовольствие - неудовольствие (Lust-Unlust). Эта «экономическая» полярность познается через изменение раздражения . Уменьшилось раздражение - удовольствие. Увеличилось - стало неприятно, неудовольствие. Противоположность «активный» - «пассивный» Фрейд описывает через действие «Я». Это «биологическая» полярность. Пассивно - это когда «Я» ПОЛУЧАЕТ раздражения из внешнего мира. Активно - когда «Я» РЕАГИРУЕТ на раздражения.

Три полярности описывают восемь методов поведения и реакции индивидуума. К примеру:

Меня шлепнули, и это приятно.
Я смотрю, и то, что вижу - отвратительно
Я люблю и проявляю активность, и это приятно.

Более того, судьба влечений по Фрейду заключается в том, что влечения постоянно изменяются, переходят из одной полярности в другую. Происходит постоянная смена объекта («Я» - «Не-Я») и превращении из активности в пассивность. Влечение может перейти в противоположность . К примеру, из потребности в активных действиях (мучить, разглядывать) появляется потребность в пассивном принятии (быть бучимым и разглядываемым). В этом случае меняются цели влечения . Садизм переходит в мазохизм, вуайеризм в эксгибиционизм. Или по содержанию, любовь переходит в ненависть. Влечение может обратиться против собственной персоны , и тогда происходит смена объекта без изменения целей. Мазохизм - это садизм против себя. Эксгибиционист наслаждается рассматриванием собственного тела. Влечение поддается и другим изменениям, к примеру, сублимированию (форма влечения уходит далеко от первоначальных целей), реактивному образованию (против влечения), или вытеснению. Эти преобразования остаются за пределами работы Фрейда «Влечения и их судьба».

Амбивалентности любви

Итак, вернемся к нашим баранам))). В определенный период развития влечения можно наблюдать его (пассивное) противоположное течение. Это амбивалентность , и проявляется она наиболее ярко в превращение из любви в ненависть! Чтобы не спорить, действует следующее определение по Фрейду: Любовь = отношение «Я» к источникам наслаждения. Любовь и ненависть могут встречаться одновременно по отношению к одному и тому же объекту. Что еще сложнее, любовь способна на три амбивалентности :

Любить или ненавидеть - равнодушие.
Любить - ненавидеть.
Любить - быть любимым

Равнодушие

Как возможно столько противоположностей? В начале душевной жизни «Я» способно само удовлетворять свои влечения. Ребенок наслаждается собой. Это состояние называется Нарциссизмом, а возможность самоудовлетворения - Аутоэротичностью. В состоянии Нарциссизма проявляется первая амбивалентность любви, равнодушие . Это просто означает, что человеку не нужен окружающий мир, чтобы удовлетворять свои потребности.

Любовь и ненависть

Окружающий мир не нужен, но основное влечение самосохранения приводит к взаимодействию с ним. Некоторые внешние объекты вызывают неудовольствие, и от «Я» отделяется враждебная часть, «не-Я», связанная с внешним миром. Так появляется ненависть , отношение «Я» к чужому, вызывающему раздражение внешнему миру. Если же внешний объект вызывает удовольствие, то появляется «притяжение», приближение внешнего объекта к «Я» и их слияния. Из пассивной формы получения раздражения мы активно начинаем любить этот объект за счет притяжения.

Переход от нарциссизма к активной способности любить происходит постепенно с развитием сексуального влечения:

В начале у ребенка сексуальное влечение развито к себе, что проявляется в аутоэротичном нарциссизме.
На первом этапе развития сексуальности открывается стремление сожрать (fressen) или проглотить (einverleiben). Тут напрашиваются аналогии с рептильным мозгом. Эта форма любви приводит к уничтожению объекта.
На более высокой ступени появляется стремление к обладанию . При этом безразлично, будет ли существовать объект или нет. Напрашивается аналогия с ревностью, в крайних случаях приводящая к уничтожению объекта.
Только с развитием сексуального влечения любовь становится амбивалентностью любви.

Фрейд указывал два базовых влечения, а именно самосохранения и сексуального влечения. По отношению к предметам самосохранения мы не говорим, что мы их любим. В речи любовь используется в контексте сексуального влечения. Слово «ненависть» более часто используется в связи с неприятными ощущениями, и исходит из борьбы «Я» за самосохранение.

Фрейд: «Если любовные отношения к какому-нибудь объекту обрываются, то нередко вместо них появляется ненависть, отчего у нас получается впечатление превращения любви в ненависть. Но более широкий, чем описанный, взгляд обнаруживает, что мотивированная реальными причинами ненависть усиливается еще вследствие регрессии любви на предварительную садистическую ступень, так что ненависть получает эротический характер и создается, таким образом, нерушимость любовных отношений.»

Быть любимым и мазохизм

Третья амбивалентность, любить - быть любимым, лучше всего объяснить с помощью других противоположностей, к примеру садизм/мазохизм, эксгибиционизм/вуайеризм и переход от активного через возвратный в страдательный залог. На примере садизма, обращение против личности и переход в противоположность действуют вместе. Все начинается с активной позиции. Садизм состоит в активном насилии (Цель №1) по отношению к другому лицу или партнеру (Объект №1). Далее:

Происходит обращение против себя: от внешнего лица отказываются. Садист возвращается к нарциссическому образованию, идентифицирует партнера с собой. Через оборот к собственному «Я» садист сам становится Объектом №2.
Превращение в противоположность: одновременно происходит смена активной цели влечения в пассивную цель №2. В нарциссическом состоянии «Я» может само аутоэротично удовлетворить свои потребности. Активная позиция не нужна.
Ищется новый объект вследствие смены цели на пассивную. Происходит снова «рост», «Я» снова расширяется, и вешние объекты начитают ассоциироваться с «Я». Начинается моторное стремление «Я» к этим объектам.

Этот круговорот превращений может идти бесконечно, так же, как и потребность не только любить, но и принимать любовь.

Так почему?

Так почему у влечений такая судьба? Что лежит в основе карусели амбивалентности? Мне, к примеру, хотелось бы избежать ненависти в любви. Это возможно? Тут самое время вспомнить, что пассивное использование себя как объекта удовлетворения собственных потребностей - признак нарциссизма, начального уровня душевного развития, типичного для ребенка. Это более ранний этап, который сохраняется на протяжении всей жизни человека. В то же время активный, более поздний этап развития связан с развитием сексуального влечения.

Фрейд: «...судьбы влечений-обращение против собственного я и превращение активности в пассивность зависят от нарциссической организации я и отмечены печатью этой фазы»

Трансакционный анализ Эрика Берна признает, что в человеке живут одновременно три личности (Ребенок, Родитель, Взрослый). Это отголосок открытий Фрейда, который утверждал, что превращение влечения происходит только частично, сохраняя в себе и элементы более позднего активного направления, так и более позднего пассивного нарциссического. Обе ступени развития влечения существуют одновременно в постоянной срединной ступени, амбивалентности.

Фрейд: «Все проявления влечений можно разложить на отдельные, разделенные на временные промежутки и одинаковые за весь период данного (любого) промежутка, толчки, относящиеся друг к другу, как, например, последовательные извержения лавы.»

Соответственно, обращение влечения от активного к пассивному (от любви к потребности быть любимым, от садизма к мазохизму, от эксгибиционизма к вуайеризму) происходит за счет возвращения влечения (или человека?) к более раннему этапу развития. От возвращения обратно в детство. При этом опыт взрослого человека сохраняется, и после резких, но коротких по времени скачков «в детство» психика возвращается обратно, но сохраняя пассивные элементы более раннего развития. Всем нам хочется туда обратно в детство, правда? Хотя, люди, достигшие определенного уровня зрелости, начинают понимать преимущество своего возраста. Слышал такую фразу: «Хочу ли я быть снова молодым? Да ни за что на свете! Денег нет, нужно куда-то гнаться, поехать не куда!». Думаю, именно в этот момент, когда уже не хочется вернуться в детство и молодость, амбивалентность приостанавливается, и нарциссическая потребность начинает удовлетворяться другими средствами.

Фрейд: «Эта судьба, может быть, соответствует попыткам отражения, которые на более высоких ступенях развития "Я" достигаются другими средствами»

За счет чего происходит обратный «рост» от пассивной фазы к активной (от мазохизма обратно к садизму, от потребности в любви к ее проявлению, от вуайеризма к эксгибиционизму). Я могу предположить две причины:

Взаимодействие с окружающим миром продолжается, внешние раздражители приводят снова к неприятным ощущениям. Приходится переключаться в активную позицию и взаимодействовать с внешними объектами. Этот механизм схож с проявлением ненависти.
Возможно, успешное аутоэротичное удовлетворение потребностей приводит к расширению «Я» и поиску новых источников удовольствия.

Как возможно расширить «Я»? Возможно ли сделать вывод, что круговорот влечений через противоположности зависит от уровня развития человека? И что на более высоких ступенях мы можем найти другие средства, чтобы можно было стабильно любить, не перепрыгивая на ненависть? Это тема другой работы, и Фрейда, и моей.

Ни одна теория любви и психоанализа не была такой провокационной, как теория З. Фрейда. Главную роль сыграло учение З. Фрейда о бессознательном, о его влиянии на сознание, об эротическом характере глубинных мотивов поведения.

Феномен любви по Фрейду можно рассматривать с трех сторон: через призму брачных отношений между людьми, с помощью невротической потребности в любви или любви как решению проблемы человеческого существования.

Нередко любовь воспринимается человеком в качестве стратегии жизни, способствующей обретению счастья. В этом случае любовь ставится в центр жизненной ориентации любить и быть любимым. Подобная психическая установка проистекает из опыта инфантильной любви к родителям, а также половой любви, приобщившей человека к ранее пережитому чувству наслаждения. Однако, как отмечал З. Фрейд, «никогда мы не оказываемся столь беззащитными перед лицом страдания, чем когда любим; никогда не бываем столь безнадежно несчастными, как при потере любимого существа или его любви.

Теперь рассмотрим его учения о любви с помощью невротической потребности любви или природы невроза: основой невроза, является конфликт между "принципом удовольствия" и "принципом реальности", происходящий в психике человека. Когда конфликт достигает невыносимой остроты, человек от него "сбегает в болезнь", ищет в ней спасения от диктата реальности. Это происходит из-за изначальных потребностей человека в любви, ласке и заботе. Такие формы выражения любви в детстве ребенок получал от матери и в период взросления и дальше постоянно нуждается в этом.

Фрейд постулирует: Любовь как страстное желание, утрата и соблюдение собственных интересов. Любовь начинается со вскармливания младенца материнской грудью. Завершается же она во владении самца самкой, которая таким образом продолжает удовлетворять его эмоциональный, сексуальный и физический голод.

Рассмотрим проявления чувств любви, как проблемы человеческого существования. Любовь - это энергия влечения, приложенная к объекту, - это всего лишь физиологически укоренившийся инстинкт, направленный на объект. Это, так сказать, отходы производства биологической необходимости выживания расы.

«Поскольку сама по себе любовь - это страстное желание и утрата, то влюбленные заботятся о себе и своих интересах, а вот быть любимым, получая в ответ взаимную любовь и обладая объектом любви, - значит вновь воскрешать ее». И это утверждение можно считать ключевым в понимании концепции любви у Фрейда.

Понятие любви, в трактовке З. Фрейда, это обобщение всего того, что происходит от энергии первичных позывов (либидо), т.е. это - половая любовь с целью совокупления, а также любовь к себе, любовь родителей, любовь детей, дружба и общечеловеческая любовь. Он писал: "...Психоанализ научил нас рассматривать все эти явления как выражение одних и тех же побуждений первичных позывов..."

Достаточно быстро психоанализ З. Фрейда становится доминирующей формой понимания феномена любви. И представления З. Фрейда о любви получают свое дальнейшее развитие потому, что эти представления очень заинтересовали других философов, психоаналитиков.

Каждый, кто начинает заниматься психоанализом, вначале, наверное, опасается трудностей, которые уготовят ему толкование мыслей больного и задача репродукции вытесненного. Но вскоре он будет расценивать эти трудности как незначительные, но взамен обретет убеждение, что единственные по-настоящему серьезные трудности встречаются при обращении с переносом.

Из ситуаций, которые здесь возникают, я хочу выхватить одну-единственную, четко описанную, — как из-за ее частоты и реальной значимости, так и из-за ее теоретического интереса. Я имею в виду случай, когда пациентка женского пола недвусмысленными намеками дает понять или говорит об этом открыто, что, подобно любой другой смертной женщине, влюбилась в анализирующего ее врача. Эта ситуация имеет как свои неприятные и комичные стороны, так и серьезные; она также настолько запутана и разнообразно обусловлена, столь неизбежна и трудноразрешима, что ее обсуждение давно удовлетворило бы жизненную потребность аналитической техники. Но так как мы сами не всегда избавлены от ошибок, над которыми насмехаемся у других, то до сих пор не очень-то настаивали на выполнении этой задачи. Мы снова и снова сталкиваемся здесь с обязанностью не разглашать врачебную тайну, без которой в жизни нельзя обойтись, но которая ни к чему в нашей науке. Поскольку психоаналитическая литература принадлежит также к реальной жизни, здесь получается неразрешимое противоречие. Недавно в одном месте я пренебрег секретностью и намекнул, что такая же ситуация с переносом затормозила развитие психоаналитической терапии в ее первые десять лет 1.

1 «Об истории психоаналитического движения» (1914[d]). [Это относится к затруднениям Брейера, связанным с переносом, в случае Анны О. (1895d).]

Для благовоспитанного дилетанта — каковым, пожалуй, является для психоанализа идеальный культурный человек — любовные истории со всем остальным несопоставимы; они, так сказать, из другой оперы и не терпят никакого другого к себе отношения. Если, стало быть, пациентка влюбилась в врача, то он подумает, что в таком случае имеются только два выхода: более редкий, что все условия допускают законное объединение обоих на долгое время, и более частый, что врач и пациентка разойдутся и прекратят начатую работу, которая должна была послужить выздоровлению, как нарушенную стихийным бедствием. Разумеется, допустим и третий выход, который вроде бы даже совместим с продолжением лечения, установление незаконных и недолговечных любовных отношений; но, пожалуй, его делают невозможным гражданская мораль, равно как и звание врача. Тем не менее дилетант попросил бы себя успокоить как можно более ясным заверением аналитика, что этот третий случай полностью исключен. Очевидно, что точка зрения психоаналитика должна быть другой.

Представим второй случай выхода из обсуждаемой ситуации, когда врач и пациентка расстаются после того, как пациентка влюбилась во врача; лечение прекращается. Но состояние пациентки вскоре делает необходимой вторую аналитическую попытку у другого врача; и тут выясняется, что пациентка чувствует себя влюбленной также и в этого второго врача, и точно так же, когда лечение прекращается и начинается новое, она влюбляется в третьего и т. д. Этот со всей определенностью возникающий факт, составляющий, как известно, одно из оснований психоаналитической теории, может найти два применения: одно для анализирующего врача, другое — для нуждающейся в анализе пациентки.

Для врача он означает ценное разъяснение и хорошее предостережение по поводу лежащего у него наготове контрпереноса. Он должен сознавать, что влюбленность пациентки обусловлена аналитической ситуацией и не может быть приписана достоинствам его персоны, что, стало быть, у него нет оснований гордиться таким «завоеванием », как это назвали бы

1 [Вопрос о «контрпереносе» Фрейд затронул еще в своем докладе на Нюрнбергском конгрессе (1910d). Он возвращается к нему еще раз ниже, с. 225 и с. 228—229. Помимо этих пассажей, в других опубликованных произведениях Фрейда эта проблема в явном виде нигде больше не обсуждается.]

вне анализа. И никогда не мешает об этом напомнить. Для пациентки же получается альтернатива: она должна либо отказаться от психоаналитического лечения, либо смириться с влюбленностью во врача как неизбежной судьбой 1.
Я не сомневаюсь в том, что родственники пациентки с такой же решительностью будут высказываться за первую из обеих возможностей, как анализирующий врач за вторую. Но я думаю, что это случай, в котором нельзя уступать решение нежной — или скорее эгоистично ревнивой — заботе родственников. Решающее значение должен был иметь интерес больной. Однако любовь родственников не может излечить невроз. Психоаналитику не стоит себя навязывать, но он может представить себя незаменимым для оказания определенных услуг. Кто в качестве родственника разделяет позицию Толстого по отношению к этой проблеме, пусть продолжает безмятежно владеть своей женой или дочерью, но должен постараться стерпеть, что у нее сохранится также невроз и с ним связанное нарушение ее любовной способности. В конце концов, это такой же случай, как и случай гинекологического лечения. Впрочем, ревнивый отец или супруг глубоко заблуждается, полагая, что пациентка избежит влюбленности во врача, если для преодоления ее невроза изберет другое лечение, отличное от аналитического. Различие скорее будет лишь в том, что такая влюбленность, которой уготовано остаться невыраженной и непроанализированной, никогда не внесет того вклада в выздоровление больной, которого добился бы от нее анализ.

Мне стало известно, что отдельные врачи, которые практикуют анализ, зачастую 2 подготавливают пациентов к появлению любовного переноса или даже просят их «влюбиться только во врача, чтобы анализ продвигался успешно». Мне " непросто представить себе более несуразную технику. Этим лишают феномен убедительного свойства спонтанности и подготавливают самому себе с трудом устраняемые затруднения 3.

1 То, что перенос может выражаться в других и менее нежных чувствах, известно и не нуждается в обсуждении в этой статье. [См. работу «О динамике переноса» (1912b).]
2 [Вместо этого слова только в первом издании стоит: «заблаговременно».]
3 [Только в первом издании этот абзац, носящий характер вставки, набран петитом.]

Вначале, правда, не кажется, что из влюбленности в переносе может возникнуть что-то полезное для лечения. Пациентка, даже самая покладистая до сих пор, вдруг утратила понимание и интерес к лечению, ни о чем другом говорить и слышать не хочет, кроме как о своей любви, на которую она требует ответа; она отказалась от своих симптомов или ими пренебрегает, более того, она объявляет себя здоровой. Происходит полное изменение сцены, как будто игра сменяется неожиданно вторгающейся действительностью, подобно тому, как во время театрального представления раздается пожарная тревога. Тому, кто в качестве врача переживает это впервые, нелегко сохранить аналитическую ситуацию и избежать заблуждения, что лечение действительно завершилось.

Немного поразмыслив, затем разбираешься в этом. Прежде всего вспоминаешь о подозрении, что все, что мешает продолжению лечения, может быть выражением сопротивления1. К проявлению бурных любовных требований, несомненно, во многом причастно сопротивление. Ведь признаки нежного переноса были уже давно заметны у пациентки, а ее уступчивость, ее согласие со всеми объяснениями анализа, ее прекрасное понимание и смышленость, которые она проявляла при этом, разумеется, можно было отнести на счет такой ее установки в отношении врача. Теперь все это словно ветром сдуло; больная стала совершенно неблагоразумной, она словно растворяется в своей влюбленности, и эта метаморфоза регулярно происходила в определенный момент, именно тогда, когда ей нужно было признать или вспомнить особенно неприятный и вытесненный фрагмент из истории ее жизни. Стало быть, влюбленность существовала давно, но теперь сопротивление начинает ею пользоваться, чтобы воспрепятствовать продолжению лечения, чтобы отвлечь весь интерес от работы и чтобы поставить анализирующего врача в неловкое положение.

Если присмотреться, то в ситуации можно выявить также влияние осложняющих мотивов, отчасти таких, которые

1 [Еще категоричнее Фрейд это утверждал еще в первом издании «Толкования сновидений» (1900а), Studienausgabe, т. 2, с. 495. Однако в 1925 году он добавил к тому пассажу пространное примечание, в котором разъясняет его смысл и уточняет предыдущую формулировку.]

присоединяются к влюбленности, отчасти же — особых выражений сопротивления. К мотивам первого рода относятся стремление пациентки убедиться в своей неотразимости, подорвать авторитет врача, принизив его до положения возлюбленного, и все, что прельщает в качестве побочной выгоды при любовном удовлетворении. По поводу сопротивления можно предположить, что оно иногда пользуется объяснением в любви как средством, чтобы испытать строгого аналитика, после чего в случае своей уступчивости ему следовало бы ожидать строгого внушения. Но прежде всего создается впечатление, что сопротивление в качестве agent provocateur усиливает влюбленность и преувеличивает готовность отдаться, чтобы затем тем убедительнее оправдать действие вытеснения, ссылаясь на опасности подобной распущенности. Вся эта мишура, которой в более чистых случаях может и не быть, как известно, рассматривалась Альф. Адлером как сущность всего процесса 1.

Но как должен вести себя аналитик, чтобы не потерпеть неудачи из-за такой ситуации, если для него несомненно, что, несмотря на этот любовный перенос и на протяжении всего времени, пока он существует, лечение нужно продолжить?

Теперь, настоятельно подчеркивая общепринятую мораль, я мог бы легко постулировать, что аналитик никогда и никоим образом не должен принимать или отвечать на предлагаемую ему нежность. Скорее, он должен признать момент подходящим для того, чтобы отстоять перед влюбленной женщиной нравственное требование и необходимость отказа и добиться от нее, чтобы она отступилась от своего желания и, преодолев животную часть своего «я>>, продолжила аналитическую работу.

Но я не исполню этих ожиданий ни в первой, ни во второй их части. В первой части, потому что я пишу не для клиентов, а для врачей, которые должны бороться с серьезными трудностями, и, кроме того, еще потому, что могу здесь свести моральное предписание к его истокам, то есть к целесообразности. На этот раз я, к счастью, способен, не меняя результатов, заменить требование морали соображениями аналитической техники.

1 [Ср. Adler (1911, 219).]

Но еще решительнее я отрекусь от второй части указанного ожидания. Призывать к подавлению влечения, к отказу от удовлетворения и к сублимации, как только пациентка призналась в своем любовном переносе, означало бы поступать не аналитически, а безрассудно. Это было бы подобно тому, как если бы искусственными заклинаниями пожелали вызвать духа из преисподней, а затем, ни о чем его не спросив, отправили бы его обратно. Ведь в таком случае всего лишь довели бы вытесненное до сознания, чтобы, испугавшись его, вытеснить его по-новому. Да и относительно успеха подобного образа действий не нужно обманываться. Как известно, утонченными оборотами речи со страстями мало что можно поделать. Пациентка только почувствует пренебрежение и не упустит возможности за него отомстить.

Так же мало я могу советовать избрать средний путь, который кому-то покажется наиболее благоразумным и состоит в том, что врач утверждает, что отвечает на нежные чувства пациентки, и при этом уклоняется от всех физических проявлений этой нежности, пока не сможет направить отношения в более спокойное русло и поднять их на более высокую ступень. Я должен возразить против такого выхода из положения, указав, что психоаналитическое лечение основано на правдивости. В этом заключена значительная часть его воспитательного воздействия и его этической ценности. Опасно покидать этот фундамент. Кто хорошо освоился с аналитической техникой, тот вообще больше не прибегает ко лжи и обману, обычно необходимым врачу, и, как правило, себя выдает, если иной раз пытается это сделать из лучших намерений. Поскольку от пациента требуют самой строгой правдивости, то ставишь на карту весь свой авторитет, если предоставляешь ему возможность поймать себя на том, что отступаешь от правды. Кроме того, попытка позволить себе откликнуться на нежные чувства пациентки не совсем безопасна. Человек не настолько хорошо владеет собой, чтобы однажды вдруг не зайти дальше, чем намеревался. Поэтому я считаю, что нельзя отрекаться от безучастности, которую приобрели благодаря подавлению контрпереноса.

Я также уже дал понять, что аналитическая техника наказывает врачу не давать нуждающейся в любви пациентке требуемого удовлетворения. Лечение должно проводиться в условиях абстиненции 1; под этим я не имею в виду просто физическое лишение и не лишение всего, чего жаждут, ибо этого, наверное, не вытерпел бы ни один больной. Но я хочу выдвинуть принцип, что у больных нужно сохранять потребность и страстное желание в качестве сил, побуждающих к работе и изменению, и надо остерегаться успокаивать их суррогатами. Ведь ничего другого, кроме суррогатов, предложить и нельзя, поскольку больная вследствие своего состояния, пока не устранены ее вытеснения, получить настоящее удовлетворение не способна.

Признаемся, что принцип, согласно которому аналитическое лечение должно проводиться в условиях лишения, выходит далеко за рамки рассматриваемого здесь отдельного случая и требует подробного обсуждения, благодаря которому должны быть очерчены границы его применимости 2. Однако мы не хотим этого делать сейчас и по возможности будем строго придерживаться ситуации, из которой мы исходили. Что произошло бы, если бы врач поступил иначе и, скажем, воспользовался бы предоставленной друг другу свободой, чтобы ответить на любовь пациентки и удовлетворить ее потребность в нежности?

Если при этом он, должно быть, руководствовался расчетом, что подобной любезностью он обеспечит себе власть над пациенткой и таким образом подвигнет ее решать задачи лечения, то есть навсегда избавит ее от невроза, то опыт должен был бы ему показать, что он просчитался. Пациентка достигла бы своей цели, а он своей — никогда. Между врачом и пациенткой лишь снова произошло бы то, о чем рассказывается в веселой истории о пасторе и страховом агенте. К неверующему и тяжелобольному страховому агенту по настоянию родственников приводят благочестивого мужа, который перед смертью должен обратить его в веру. Беседа длится так долго, что ждущие обретают надежду. Наконец, дверь комнаты больного распахивается. Неверующий в веру не обращен,

1 [Фрейд впервые открыто обсуждает здесь техническую рекомендацию, согласно которой лечение должно проводиться в условиях абстиненции, то есть то, что вошло в психоаналитическую литературу как «правило абстиненции».]
2 [Фрейд еще раз затронул эту проблему в своей работе, прочитанной на Будапештском конгрессе (1919а).]

но пастор уходит застрахованный 1.

Было бы большим триумфом для пациентки, если бы ее любовные притязания нашли ответ, и полным провалом — для лечения. Больная достигла бы того, к чему стремятся все больные в анализе: отыграть, повторить в жизни нечто такое, что она должна только вспомнить, когда ей нужно воспроизвести и сохранить в психической области психический материал 2. В дальнейшем течении любовных отношений она продемонстрировала бы все торможения и патологические реакции своей любовной жизни, при этом их коррекция не была бы возможной, а неприятное переживание закончилось бы раскаянием и значительным усилением ее склонности к вытеснению. Любовная связь делает недейственным аналитическое лечение; соединение того и другого — абсурд.

Стало быть, удовлетворение любовного требования пациентки столь же губительно для анализа, как и его подавление. Путь аналитика совершенно иной, для него нет образца в реальной жизни. Аналитик не уклоняется от любовного переноса, не отгоняет его и не отбивает к нему охоту у пациентки; точно так же он стойко воздерживается от любых на него ответов. Он придерживается любовного переноса, но относится к нему, как к чему-то нереальному, как к ситуации, которую нужно пережить в процессе лечения, которую нужно свести к ее бессознательным первоисточникам и которая должна помочь довести до сознания больной самое сокровенное в ее любовной жизни, чтобы оно было ей подвластно. Чем больше ему кажется, что он сам неуязвим для всякого искушения, тем скорее он сможет извлечь из ситуации ее аналитическое содержание. Пациентка, сексуальное вытеснение которой все же не устранено, а лишь отодвинуто на задний план, в таком случае почувствует себя достаточно уверенной, чтобы проявить все условия любви, все фантазии своего сексуального стремления, все особенности своей влюбленности, и, отталкиваясь от них, сама откроет путь к инфантильным обоснованиям своей любви.

Однако у одного класса женщин эта попытка сохранить любовный перенос для аналитической работы, не удовлетворяя его, окажется неудачной.

1 [Эта притча упоминается также в «Вопросе о дилетантском анализе» (1926e).]
2 См. предыдущую статью «Воспоминание... » и т. д. .

Это женщины с необузданной страстностью, не терпящей никаких суррогатов, дети природы, не желающие брать психическое вместо материального, которым, по словам поэта, доступна только «логика супа с аргументами фрикаделек» 1. С такими людьми оказываешься перед выбором: либо проявить взаимность, либо навлечь на себя всю неприязнь отвергнутой женщины. Но ни в том, ни в другом случае нельзя соблюсти интересы лечения. Приходится безуспешно ретироваться и можно, скажем, задуматься над проблемой: каким образом способность к неврозу сочетается со столь непреклонной потребностью в любви.

Способ, которым постепенно подводят к аналитическому пониманию других, менее агрессивных влюбленных, возможно, у многих аналитиков окажется одинаковым. Прежде всего подчеркивают несомненную причастность к этой «любви» сопротивления. Настоящая влюбленность сделала бы пациентку уступчивой и повысила бы ее готовность решать проблемы своего случая просто по причине того, что этого требует любимый мужчина. Такая влюбленность охотно избрала бы путь через завершение лечения, чтобы сделать себя ценной для врача и подготовить реальность, в которой любовная склонность могла бы найти свое место. Вместо этого пациентка показывает себя упрямой и непослушной, отбросила от себя весь интерес к лечению и явно не испытывает также почтения к глубоко обоснованным убеждениям врача. Стало быть, она продуцирует сопротивление в форме проявления влюбленности и, кроме того, без тени сомнения делает так, что тот оказывается в ситуации так называемой мельницы 2. Ибо если он отклоняет ее любовь, к чему его вынуждают долг и разумение, то она может изображать из себя отвергнутую и в таком случае из мстительности и горькой обиды не даст ему себя вылечить, как она делает это теперь вследствие мнимой влюбленности.

Вторым аргументом против подлинности этой любви является утверждение, что она не содержит в себе ни одной новой черты, проистекающей из нынешней ситуации, а сплошь состоит из повторений и оттисков прежних, также инфантильных реакций.

1 [Гейне, «Бродячие крысы».]
2 [Ситуация при игре в карты, когда из-за неудачного расклада игрок лишается, казалось бы, гарантированного выигрыша и не может никак повлиять на игру. — Прим. перев.]

И врач берется это доказать при помощи детального анализа любовного поведения пациентки.

Если к этим аргументам добавляют еще необходимую меру терпения, то, как правило, трудную ситуацию удается преодолеть и продолжить работу либо с ослабленной, либо с «опрокинутой » влюбленностью, цель которой в таком случае состоит в выявлении инфантильного выбора объекта и опутывающих этот выбор фантазий. Но мне хотелось бы критически осветить упомянутые аргументы и поднять вопрос, говорим ли мы этим пациентке правду или в своем бедственном положении прибегли к недомолвкам и искажениям. Другими словами: действительно ли влюбленность, проявляющуюся в аналитическом лечении, нельзя назвать реальной?
Я думаю, что мы сказали пациентке правду, однако не всю, не заботясь о последствиях. Из двух наших аргументов первый — более веский. Доля сопротивления в любви-переносе бесспорна и очень значительна. Но все-таки не сопротивление создало эту любовь, оно находит ее, пользуется ею и преувеличивает ее проявления. Неподдельность феномена не ослабляется также и сопротивлением. Наш второй аргумент гораздо слабее; верно, что эта влюбленность состоит из новых изданий старых черт и повторяет инфантильные реакции. Но это — существенная особенность всякой влюбленности. Не бывает влюбленности, которая не повторяла бы инфантильного образца. Именно то, что составляет ее навязчивый характер, напоминающий нечто патологическое, происходит от ее инфантильной обусловленности. Вероятно, любовь-перенос имеет еще меньшую степень свободы, чем та, что случается в жизни и которую называют нормальной, позволяет еще более отчетливо распознать зависимость от инфантильного образца, оказывается менее податливой и способной к модификациям, но это и все, причем не самое главное. На каком основании следует говорить о подлинности любва? На основании ее дееспособности, ее пригодности для осуществления любовной цели? В этом пункте любовь-перенос, по-видимому, не уступает ни одной другой; создается впечатление, что от нее всего можно добиться.

Итак, сделаем краткие выводы: мы не вправе оспаривать у влюбленности, проявляющейся в аналитическом лечении, характер «настоящей» любви. Если она кажется не очень нормальной, то это вполне объясняется тем обстоятельством, что и обычная влюбленность вне аналитического лечения напоминает скорее ненормальные, чем нормальные душевные феномены. Тем не менее она отличается несколькими чертами, которые обеспечивают ей особое положение. Она 1) спровоцирована аналитической ситуацией, 2) доведена до крайности сопротивлением, господствующим в этой ситуации, и 3) в значительной степени не принимает в расчет реальность, она более неразумна, более беспечна, более слепа в оценке любимого человека, чем при нормальной влюбленности. Но мы не вправе забывать, что именно эти отклоняющиеся черты и составляют сущность влюбленности.

Для действий врача наиболее важной является первая из трех упомянутых особенностей любви-переноса. Он выманил эту влюбленность, применив аналитический метод к излечению невроза; она является для него неизбежным результатом врачебной ситуации, подобным физическому обнажению больного или сообщению жизненно важной тайны. Тем самым для него является несомненным, что он не вправе извлекать из нее никакой личной выгоды. Готовность пациентки ничего здесь не меняет, а только перекладывает всю ответственность на его собственную персону. Ведь больная, как он должен знать, ни к какому другому механизму излечения не была подготовлена. После благополучного преодоления всех трудностей она часто признается в фантазии-ожидании, с которой приступила к лечению: если она будет вести себя хорошо, то в конце будет вознаграждена ласковостью врача.

Для врача этические мотивы соединяются тут с техническими, чтобы удержать его от предоставления любви больной. Он должен держать перед глазами цель — чтобы женщина, любовная способность которой сдержана инфантильными фиксациями, стала свободно распоряжаться этой бесценной и важной для нее функцией, но не растратила бы ее во время лечения, а держала бы наготове для реальной жизни, если та обращается к ней после лечения с этими требованиями. Он не должен разыгрывать с ней сцену собачьих бегов, где в качестве приза выставлен венок из колбас и где некий шутник портит все дело, бросив на беговую дорожку отдельную колбасу. Собаки набрасываются на нее, забывая о гонке и о маячащем вдали венке для победителя. Я не хочу утверждать, что врачу всегда будет легко удерживаться в пределах границ, предписанных ему этикой и техникой. Особенно молодому и пока еще не связанному прочными узами мужчине эта задача может показаться тяжелой. Несомненно, половая любовь составляет одно из основных содержаний жизни, и объединение душевного и телесного удовлетворения в любовном наслаждении является прямо-таки одной из ее кульминаций. Все люди, вплоть до немногих взбалмошных фанатиков, знают об этом и в соответствии с этим устраивают свою жизнь; и только в науке стесняются это признать. С другой стороны, мужчине приходится играть неприятную роль отвергающего и отказывающего, когда женщина пытается добиться любви, и от благородной женщины, признающейся в своей страсти, несмотря на невроз и сопротивление, исходит несравнимое очарование. Искушает не грубое чувственное требование пациентки. Оно действует скорее отталкивающе, и нужно призвать всю терпимость, чтобы отнестись к нему как к естественному феномену. Пожалуй, более тонкие и це-лезаторможенные желания-побуждения женщины приносят с собой опасность позабыть про технику и задачу врача ради прекрасного переживания.

И все же уступка для аналитика исключена. Как бы высоко ни ценил он любовь, еще выше он должен ставить то, что у него есть возможность поднять свою пациентку над важнейшей ступенью в ее жизни. Она должна у него научиться преодолению принципа удовольствия, отказу от напрашивающегося, но социально неприемлемого удовлетворения ради удовлетворения более отдаленного, возможно, вообще негарантированного, но в психологическом и социальном отношении безупречного. В целях этого преодоления она должна пройти через доисторические времена своего душевного развития и на этом пути обрести тот прибавок душевной свободы, благодаря которому сознательная душевная деятельность — в системном значении — отличается от бессознательной 1.

Таким образом, аналитик-психотерапевт должен вести борьбу на три фронта: внутри себя — с силами, которым

1 [Это различие разъясняется в работе «Некоторые замечания о понятии бессознательного в психоанализе» (1912g), Studienausgabe, т. 3, с. 35-36.]

хочется низвергнуть его с аналитического уровня, вне анализа — с противниками, которые оспаривают значение сексуальных движущих сил и запрещают ему использовать их в своей научной технике, и в анализе — со своими больными, которые сначала ведут себя как противники, но затем обнаруживают господствующую у них переоценку сексуальной жизни и хотят захватить в плен врача своей социально необузданной страстностью.

Дилетанты, об отношении которых к психоанализу я говорил вначале, несомненно, воспользуются также и этими рассуждениями о любви-переносе в качестве повода, чтобы обратить внимание общества на опасность этого терапевтического метода. Психоаналитик знает, что работает с самыми взрывоопасными силами и требует такой же осторожности и добросовестности, что и химик. Но разве химику когда-нибудь запрещалось заниматься нужными из-за их действия взрывчатыми веществами по причине того, что они небезопасны? Удивительно, что психоанализу приходится заново завоевывать все лицензии, которые давно уже признаны за другими видами врачебной деятельности. Разумеется, я не выступаю за то, что нужно отказываться от безобидных лечебных методов. В некоторых случаях их бывает достаточно, и в конце-то концов, человеческое общество может столь же мало нуждаться в furor sanandi 1, как и в каком-либо другом фанатизме. Но когда полагают, что психоневрозы нужно одолевать, оперируя безобидными средствами, это означает, что с точки зрения их происхождения и практического значения эти нарушения грубо недооценивают. Нет, в действиях врача наряду с medicina всегда останется место для ferrum и для ignis 2, и поэтому нельзя будет обойтись также и без неослабленного, по всем правилам искусства проводимого психоанализа, который не боится орудовать самыми опасными душевными побуждениями и распоряжаться ими на благо больного.

1 [Излечении страстей (лат.).]
2 [Намек на изречение, приписываемое Гиппократу: «То, что нельзя вылечить лекарством, излечивают ножом; то, что не лечит нож, излечивают каленым железом; но то, что нельзя излечить огнем, надо считать неизлечимым». «Афоризмы», VII, 87, в книге Гиппократа «Мысли о здоровых и больных людях и врачевании», 1927, 32. Однако ответственный редактор этого издания, А. Закк, добавляет, что подлинность этого афоризма сомнительна.]

Перевод А. М. Боковикова

Заметки о любви-переносе

В современное время большинство из нас придерживается версии, что невозможно точно ответить на вопрос, что же такое любовь. А ведь еще много веков назад первым это попытался сделать Платон.

Теория любви Платона

В жизни нам часто приходилось слышать такое выражения, как «платоническая любовь» или «платоническое чувство», где подразумевалось, что в таких отношениях не присутствует секс. Но такая формулировка будет слишком примитивной. Чтобы в полной мере понять, что же такое «платоническое чувство», обратимся к философии Платона.

Многогранность платоновской теории подчеркивается одним из основных положений мыслителя, которое можно определить, как «единство любви». Другими словами, каждая любовь – это влечение к Добру, Красоте, Благу, Возвышенности.

Сущность человека, конечная по своей природе, открывает свое бессмертие в познании этих форм, выходя за границы собственного «Я».

В своих диалогах «Пир» древний мыслитель объясняет, что любовь рождается в благодарность за тягу к прекрасному. Но любовь, не только показатель возвышенного и духовного, она может и обличать всю ущербность отдельного человека.

Любовь приносит как пользу, так и вред. Все зависит от самих людей. Все прекрасные моменты – это душевное, дарованное небесами, а все плохое, что приходит с любовью – это дела земные, материальные.

Платон всегда и всем пытался доказать, что это чувство высокоморально, и оно выше любых человеческих пороков и проблем. Именно эту позицию древнего философа часто называют теорией свободной любви.

Теория любви по Фрейду

Фрейд стал вторым мыслителем, который совершил попытку найти новую объединительную теорию любви. Несмотря на пропасть в 24 века, разделяющую его с Платоном, развитие биологических и медицинских наук, которые оказали большое влияние на формирование Фрейда как ученого, любовь он ставит также первоначалом всего.

Но в психологии Фрейда, каждая любовь сексуальна изначально. И основной задачей теории любви будет объяснить из этого тезиса все виды любви (самовлюбленность, любовь к семье, к человечеству, к определенным вещам и т.д.).

Теория Фрейда сформирована на переживаниях и страхах детства, которые, в воспоминаниях, постоянно присутствуют в жизни уже взрослого человека и пытаются им управлять. Основатель психоанализа привел разнообразные примеры, когда взрослый человек пытается осуществить свои детские желания и мечты.

Зигмунд Фрейд говорит о том, что обычному ребенку запрещается почти все, что вызывает у него восторг и радость. И на разных периодах развития появляются новые запреты, что заставляет ребенка снова и снова отказываться от того, что он любит, в угоду родителям, чтобы не потерять их родительскую любовь.

Насколько сильно воспоминания и страхи из детства влияют на успех жизни взрослого человека, будет зависеть от самого человека. Сможет ли он стать психологически зрелой личностью или же все свои силы на протяжении долго времени будет направлять на осуществление детских желаний и потребностей. Искать то, что так и не смог получить раньше?

Стоит отметить, что в философии Платона также присутствует элемент воспоминаний, но он основан на изначальном знании Блага, а не характеризуется физическим состоянием. То есть, платоническая любовь идет, ведомая высшей Красотой и Добром, а не сексуальной наклонностью.

Невзирая на то, что столь разные характеристики «возвышенного» у Платона и «природного» у Фрейда, цель любви одна. И один, и второй считали, что цель любви - сблизить и удержать вместе, объединить и сохранить живые сущности. Любому человеку нужна любовь, которая в той или иной степени присутствует в жизни каждого и определяет смысл его существования.

Видео по теме статьи

Невротическая любовь - это состояние, характеризующееся чувством влюблённости по отношению к кому-либо, омрачённое отсутствием взаимности. Такие состояния сопровождается ощущением неспособности свободно выразить в действиях свои чувства. В связи с этим, и развивается тревога. Возникает внутренний конфликт. Суть конфликта заключается в том, что одновременно существует острое желание выразить свои нежные чувства объекту любви и нелепая неспособность эти чувства проявить. Это вызывает напряженность и дискомфорт, что в свою очередь ещё дальше отдаляет от реализации своих намерений. Страдая от невозможности удовлетворить свои стремления, но испытывая острую в том необходимость, влюблённый, неосознанно переносит свои взаимоотношения в ту сферу духовности, где тревог не существует, т. е. в фантазии. Успокоившись и получив удовольствие в фантазийном предвкушении, тревога проходит. Появляется оптимизм в дальнейших отношениях. Однако оптимизм рушится при первой же неудачной попытке выразить те чувства, которые так легко и успешно изливались в фантазиях. Оптимизм сменяет снижение самооценки, удручённое состояние. Спасаясь от туч надвигающейся тревоги, происходит бегство в безоблачную фантазию, где всё возможно и всё разрешено. Чем чаще и глубже фантазийное предвкушение, тем более сложен и невыполним следующий реальный контакт. Кажущаяся безвыходность и неразрешимость проблемы проявляется в мрачности настроения. Невыполнимость их связана с тем, что возникает разнофазность этапов сближения. Один из партнёров, благодаря фантазиям и предвкушениям достиг более глубокого уровня взаимоотношений, другой же, ничего не зная и не переживая этих чувств, находится на поверхности и в начале сближения. В контексте этих аналитических размышлений должно всегда помнить о гениально описанных фазах сексуального сближения Зигмундом Фрейдом, которые и сегодня свежи и актуальны:

1-я. Фаза визуального контакта (а- созерцание из социального пространства, б- рассматривание из личного пространства).
2-я. Фаза вербального контакта (а- короткие полувопросы, полуутверждения о ничего не значащих событиях «не правда ли хорошая погода?!,», «вы случайно не на концерте сегодня были?», «понравился ли Вам концерт? Мне да, хотя впрочем…) и т.д. б- Фаза предметных флиртных бесед.
3-я. Сексуальная фаза (а-прикосновение к общедоступным местам, б-прикосновение к интимным местам). По мнению Зигмунда Фрейда, и с этим можно только согласиться, продуктивный контакт возможен только в том случае, если оба субъекта одновременно и вместе достигают определённой фазы. И скорость продвижения по этому пути естественна для обоих.

Это способ развития нормальной, физиологической любви. Любви одухотворённой, приносящей восторг, удовольствие. От такой любви рождаются и воспитываются счастливые и здоровые дети.

В невротической любви ситуация другая. Страдающий невротической любовью субъект значительный путь сближения проходит самостоятельно, в своих фантазиях. И готов к более тонкому и продвинутому контакту. Но эта готовность эфемерна, и пригодна лишь для фантазий, а реального контакта не происходило. Пытаясь, в очередной раз, предпринять попытку общения с точки его фантазийной фазы, его тело, не имеющее опыта предыдущих рефлексий, ещё не готовое к этому поступку, и перед неизвестностью отвечает дискомфортной скованностью. Развивается тревожная неуверенность. Ощущение несостоятельности в совершении действий предлагаемых его воспалённой фантазией только усиливает дискомфортную тревожность. Наступает отчаяние. И в попытке избавиться от тягостных переживаний происходит погружение в безотказные флиртные фантазии. Эти бесплодные фантазии всё больше и больше отдаляют от возможности простого человеческого контакта. Если же при попытке реального общения удается «переломить» тревожную напряжённость, то вместо непринуждённого общения, любовь, как в блендере взбивается с тревогой. И эта смесь продуцирует невнятные и непонятные для объекта любви междометия или срыв в грубость. И, бегство в «спасительные» фантазии. Сам же предмет любви, от подобного общения находится в состоянии эмоционального непонимания. И уже у предмета любви развивается дискомфортная тревожность и отторжение дальнейших притязаний. Ведь невротически влюблённый, в своих фантазиях оторван от действительности.

Он, находясь на более поздней фазе сексуального сближения и готов к достаточно сложным поведенческим реакциям, свойственным для этапа взаимоотношений достигнутого им. А предмет любви, не испытав начальных эмоциональных переживаний находится в начале пути. А это только мешает естественности взаимоотношений. Каждая неудачная попытка сближения лишь усложняет ситуацию для обоих. Для начала стоит рассмотреть механизмы формирования нормальной влюблённости. Каждое живое существо, в том числе и человек, постоянно находится под действием двух противоположно направленных биологических законов, выражающихся в инстинктах (Павловские «от» среды и «к» среде). Под действием закона сохранения индивида человек стремится защитить себя, отстаивая свои личные права и свободы, определяя свои границы в окружающей его среде и устанавливая в них свой порядок. Подчинение этому закону приводит к повышению уровня личного комфорта. Этот биологический закон эволюционно более древний, целью его является эгоистическое выживание существа (человека) пусть даже и ценой причинения вреда окружению. Так строя жилище, человек вырубает деревья, истребляет животных и многое другое.