Зорькин о крепостном праве. У постсоветских собственное право
1. О крепостном праве и духовных скрепах
Зорькин дал положительную оценку крепостному праву, отмененному в 1861 году. «При всех издержках крепостничества именно оно было главной скрепой, удерживающей внутреннее единство нации. Не случайно же крестьяне, по свидетельству историков, говорили своим бывшим господам после реформы: «Мы были ваши, а вы — наши»», — написал он в статье под названием «Сон права рождает произвол», опубликованной 26 сентября 2014 года в «Российской газете».
Зорькин также провел аналогию между реформами Александра II и девяностыми годами XX века, когда президентом России был Борис Ельцин. По мнению председателя КС, такие резкие изменения всегда приводят к социальному хаосу, который «как правило, приходится гасить контрреформами и репрессиями».
2. Явь, Навь и Правь — как Зорькин отправил себя в мир богов
«В славянском мифологическом миропонимании (в некоторых его интерпретациях) различают три стороны бытия или три мира — Явь, Навь и Правь. Явь — это мир явленный, осязаемый, соотносимый с понятием материи. Навь — можно уподобить области отражения, или информации. Правь — это мир „богов“, а, точнее говоря, сфера должного, законов, управляющих реальностью, или мера вещей. Причем все эти три мира неразрывно связаны и одновременно заключены один в другом, подобно трем сказочным царствам — хрустальному, серебряному и золотому, — свернутым внутри волшебного яйца», - эту картину мира глава КС также изложил в своем трактате на страницах «Российской газеты».
В действительности вся эта теория взята из известной исторической фальсификации — «Велесовой книги», созданной уже в середине XX века русским эмигрантом Юрием Миролюбовым и имитирующей праславянский язык.
3. О неравенстве мужчин и женщин из-за «биологических различий»
Попытки уравнять права мужчин и женщин, «не принимая во внимание их естественные биологические различия», расходятся с традиционными семейными ценностями и угрожают существованию человечества, считает председатель КС. Об этом Зорькин заявил на открытии ХХ Всемирного русского народного собора в Москве в ноябре 2016 года.
4. Об отсутствии прав у «сексуальных и гендерных меньшинств»
Зорькин выступил также против ряда западноевропейских законов, в частности, против признания прав сексуальных меньшинств. «Я имею в виду такие законодательные новеллы, которые объявляют правовой нормой нетрадиционные модели поведения сексуальных и гендерных меньшинств, санкционируют вторжение государственных органов и правительственных организаций во вполне благополучные семьи».
5. О том, как права человека в России не должны создавать угрозу государству
Защита прав человека не должна «подрывать нравственные устои общества и разрушать его религиозную идентичность», заявил Зорькин на Петербургском международном юридическом форуме в мае 2017 года.
«Вмешательство государства во внутреннюю жизнь семьи должно быть очень осторожным, оно должно укреплять, а не разрушать отношения между ее членами. Защита прав человека не должна подрывать нравственные устои общества и разрушать его религиозную идентичность. Обеспечение прав граждан не должно создавать угрозу государственному суверенитету. Наконец, защита достоинства человека не должна вести к отказу от тех моральных универсалий, на которых сформировалось когда-то человечество и которые до сих пор позволяли ему сохранять себя от саморазрушения» — убежден глава КС.
6. Об Амстердаме и Махачкале
«Давайте оставим в стороне, как ты хочешь жить, свободу мысли и так далее, я это не затрагиваю, я затрагиваю специфические условия, которые явно говорят, что не может быть одинаково в Амстердаме и в Махачкале», заявил Зорькин, обосновывая право местных властей запрещать гей-парады.
7. Самый туманный суд в мире
«В решениях Конституционного Суда должна сохраняться некая загадка, намеренная многозначительная недоговоренность, скрывающая многозначность, которая лишь подчеркивает главное, конституционное содержание, в остальном оставляя законодателю полную свободу выбора», — так Зорькин
Сегодня слышала по радио, что председатель Конституционного суда России Валерий Зорькин написал что-то ужасное про крепостное право в «Российской газете». Нашла эту статью
http://www.rg.ru/2014/09/26/zorkin.html
Она посвящена рассуждениям о правовом развитии России, в том числе, о реформах Александра II:
«Наиболее провальной, по общему мнению специалистов, стала крестьянская реформа. Прежде всего она была очевидно половинчатой: формально даровала свободу, но не создала условия для того, чтобы крестьяне смогли этой свободой реально воспользоваться; освободила крестьян от власти помещиков, но усилила зависимость от общины (ведь земля не принадлежала крестьянину на правах собственности, ею распоряжалась община); дала личную свободу, но обесценила ее жесткой экономической зависимостью и т.д.
Но дело было не только в этом. Что-то такая реформа очень болезненно обрушила в российском обществе. Некрасов очень точно выразил эту мысль так: "Распалась цепь великая, распалась и ударила одним концом по барину, другим - по мужику". Какую "цепь великую" разрушила реформа? Она разрушила уже и без того заметно ослабевшую к этому времени связь между двумя основными социальными классами нации - дворянством и крестьянами. При всех издержках крепостничества именно оно было главной скрепой, удерживающей внутреннее единство нации. Не случайно же крестьяне, по свидетельству историков, говорили своим бывшим господам после реформы: "Мы были ваши, а вы - наши".
Разорвав внутреннюю связь между элитой и массами, реформа окончательно закрепила за царем как носителем власти статус главного объекта народных чаяний, или, говоря современным языком, социальных ожиданий. Таким образом, основная линия социального напряжения - между властью и крестьянскими массами - лишилась важнейшего амортизатора в лице помещиков. И это стало одной из существенных причин роста "бунташных", а затем и организованных революционных процессов в России на исходе XIX и в начале ХХ вв.
Нельзя не сказать и о темпах реформ, которые были воистину беспрецедентными. Эти темпы предопределили не просто болезненный, а шоковый характер преобразований. Сама по себе болезненность для общества реформ такого рода не уникальна. По социально-культурному содержанию она очень близка к тем - крайне болезненным и кровавым - процессам перехода от феодализма к рыночному капитализму, через которые ранее проходила Европа. Но в Европе эти процессы все-таки были менее шоковыми, чем в России. Ведь европейская городская буржуазия, вышедшая в основном из крестьянских масс, еще в феодальную эпоху обеспечила себе и крестьянству определенные гарантии свободы от феодального произвола, а также возможности судебно-правовой защиты. И очень постепенно освобождалась от опеки общинного коллективизма, а также очень постепенно вырабатывала те моральные нормы и обычаи, которые облегчали переход к классической правовой и судебной системе типа Кодекса Наполеона.
В России ни таких предпосылок, ни такого времени для адаптации реформы Александра II не давали. И потому погружение широких масс в новую нормативность жизни было исключительно шоковым. И здесь тоже была заложена мина замедленного действия, потому что скорость изменений не соответствовала культурным ресурсам общества, необходимым для быстрой адаптации к новой реальности.
Реформа законодательно отменяла старую систему социальных норм в условиях, когда новая система норм еще не была не только овнутрена и принята, но даже еще не была вполне осознана.
Реформа одновременно упраздняла устоявшуюся, привычную систему горизонтальных и вертикальных социальных связей, то есть создавала мощную сетку отчуждения между массами и элитой, между массами и государством как творцом такой реформы, и в немалой степени между элитой и государством. То есть создавала достаточно массовое ощущение погружения в нормативный и социальный хаос.
В этом хаосе стихийно возникало многое. Возникали те ростки новых и эффективных хозяйственных укладов, научно-технологических достижений, культурных прорывов, которые воспользовались обретенной новой свободой и позже становились гордостью России. Но - одновременно и заодно - возникали те эксцессы малых и больших бунтов, которые размывали державные скрепы и угрожали существованию устойчивой государственности. И именно поэтому хаос начали подавлять контрреформистским откатом. В том числе откатом в продвижении "суда скорого, правого, милостивого и равного для всех".
Впоследствии другой великий реформатор, Петр Столыпин, направил главные усилия на разрушение общинного землевладения и создание класса крестьян-собственников. "Дайте государству двадцать лет покоя внутреннего и внешнего, - говорил он, - и вы не узнаете нынешней России". Но все дело в том, что этих двадцати лет у страны в запасе уже не было. Их не было во многом из-за ошибок предшествовавших реформ, которые подвели к тому, что напряжение между властью и обществом достигло такого предела, что великие потрясения уже невозможно было предотвратить. Но не менее важно и то, что реформаторы (и прежде всего сам П.Столыпин) недооценили значение для основной крестьянской массы той системы обязывающей взаимной общинной поддержки, которая позволяла - на основе представлений о коллективной общинной справедливости - выжить в голодные годы, после смерти кормильца или после пожара. И той устоявшейся в веках системы крестьянской общинной морали и личной нравственности, которая воспроизводила нормы этой коллективной взаимоподдержки. И создавала ощущение справедливости, разумеется, относительной справедливости, такого социального порядка.
Реформа Столыпина отнимала у крестьян эту общинную справедливость и предлагала взамен индивидуальную свободу, в которой почти никто из них не умел жить и которая лишала их общинных гарантий выживания. То есть реформа предоставляла то, что позже Эрих Фромм называл "невыносимой свободой". Невыносимой свободой от прежних норм, прежней морали, прежних представлений о справедливом и должном.
Если эти мои рассуждения в целом верны, то нельзя не попытаться приложить их к следующим двум "великим потрясениям" на пути исторического развития России. К октябрьской революции 1917 года и к декабрьской революции 1991 года.
Конечно, революция 1917 г. была беспрецедентным "взрывом" всей прежней социальной, государственной, экономической системы. И на первых порах сполна - и ужасающими средствами - пыталась реализовать свой лозунг сноса старого мира "до основанья".
Однако, действительно снося старое почти до основания, эта революция, во-первых, довольно быстро и решительно пресекла эксцессы революционного и послереволюционного бурления. А в ходе самой революции и особенно в послереволюционный период большевики в полной мере использовали в своих интересах издревле укорененный в широких российских массах общинный коллективизм.
Как бы ни называли это те, для кого приоритетной ценностью является личная свобода - стадностью, круговой порукой или как-то еще, - нельзя не признать, что именно эта ставка на трансформированный, приспособленный к новой эпохе общинный коллективизм и адекватную ему жесткую моральную нормативность во многом обеспечила великие достижения советской эпохи.
Чем с этой точки зрения стала новая революция 1991-1993 годов?
Эта революция, к счастью, не привела к огромной крови новой гражданской войны. Но ее экономические, политические, социальные, правовые, культурные импульсы по своим масштабам и шоковому характеру были вполне сопоставимы и с 1861, и с 1917 годом.
И здесь я хочу обратить особое внимание на сходства и различия.
Различия, конечно же, прежде всего в том, что эпоха и широкие массы стали совсем другими. Общество российское уже было глубоко модернизировано. Люди при всех несправедливостях советской бюрократической системы и эксцессах "телефонного права" привыкли к своему равенству перед законом и достаточно высокой степени личной независимости.
Однако и сходства было немало, о чем социологические исследования говорят достаточно убедительно. Был налицо отчетливый и устойчивый коллективизм, дополненный общинно-государственным патернализмом. Была соответствующая соционормативная система, в рамках которой представления о справедливости отвергали любые типы социального и экономического неравенства, не связанные с личными трудовыми, интеллектуальными, культурными достижениями и заслугами.
В этих условиях предложенный обществу президентом Б. Ельциным и его правительством "рывок в капитализм за пять лет" оказался для широких российских масс шоком, вполне соразмерным шоку крестьян российской глубинки 150 лет назад
Особенно шоковой стала попытка "разрушить до основанья" весь комплекс "советской" моральной нормативности и советских представлений о справедливом. В том числе жесткое и навязчивое разрушение нормативных основ коллективизма и попытки его заменить как новой нормой воинственным и эгоистичным индивидуализмом, не ограниченным никакими взаимными социальными обязательствами. В том числе массированная атака на свойственные народному большинству нравственные нормы как на "совковость". В том числе внезаконный (и ощущаемый как несправедливость) характер приватизации значительной части бывшей общенародной собственности.
Каков результат?
Как показывают социологические опросы и многие коллизии в наших судах, тот стиль и тип социальной, экономической, политической, культурной жизни, который принесла России эпоха после революции 1991 года, очень широкие массы наших граждан лишь терпят как данность. Но - внутренне не принимают как справедливый и должный.
Причем социология показывает, что наибольшая степень этого неприятия относится к тем законодательным новациям, которые атакуют морально-нравственную сферу социального бытия. Это отмечается прежде всего у людей религиозных, вне зависимости от конфессиональной принадлежности. Это в большей мере выражено у пожилого и среднего поколения. Но это в отличие от результатов социологических опросов десятилетней давности начинает отчетливо проявляться и у вполне атеистичной молодежи. Новая законодательная "толерантность" в семейных, гендерных, поведенческих, образовательных отношениях встречает растущий - и все более широкий - протест.
В связи с приведенными соображениями и историческими аналогиями хочу еще раз заявить тезис, который не раз высказывал. О том, что любые попытки "одним прыжком" преодолеть разрыв между законом (и правоприменением) и массовыми представлениями о благе и справедливости чреваты социальными стрессами, шоком, ростом всех видов отчуждения в обществе, а также между обществом и властью и в итоге социальным хаосом. Который, как правило, приходится гасить контрреформами и репрессиями ».
С одной стороны, Зорькин прав: постепенные изменения лучше переносятся, чем внезапные и быстрые.
С другой стороны, если опоздали с поступательными изменениями, то это не повод их откладывать на послезавтра.
Допустим, крепостное право не отменили бы в 1861 году, а ждали бы, пока крестьяне постепенно выкупятся, пока последнему помещику станет окончательно невыгодным иметь крепостных – сколько лет пришлось бы ждать? Пошло бы это на пользу России? Очень сомнительно.
Не думаю, что крестьяне переживали из-за того, что отменили крепостное право. Постоянно среди крестьян ходили слухи, что царь отменил крепостное право. Это еще Пугачев говорил. Более того, крестьяне прекрасно помнили те времена, когда помещичьей земли вообще не было, а вся земля принадлежала общине. Именно такое положение вещей они считали правильным. Вот какие давние времена они помнили! Крепостное право они считали злом.
Крестьянам очень не понравилось, что их освободили, заставив выкупать землю и оставив при этом без личных наделов, так как выкуп платила вся община. Но ведь революция тогда не началась. Да, люди были недовольны, но люди редко бывают довольны.
Столыпинская реформа привела к быстрому расслоению прежде живущих более-менее одинаково крестьян. Вот это привело к революции.
Но в истории ничто не повторяется. Какое-то внешнее сходство в событиях есть, но не более того. Мы не угадаем, что будет дальше, хотя, конечно, каждому хотелось бы знать это.
В верхнее тематическое оглавление
Тематическое оглавление (Идеологические размышлизмы)
В правительственной« Российской газете» статью. Такое с ним, время от времени, случается, но в этот раз почему-то ждали сенсации. Перед публикацией полного текста в РГ выпустили короткий анонс о возможности« точечных изменений» Основного закона, анонс, где речь шла, фактически, о ликвидации остатков местного самоуправления в стране, тут же растащили на цитаты.
Но ждали большего. В телеграм-каналах намекали, что грядет едва ли не конституционный переворот. Особо смелые аналитики без всякого стеснения набрасывали четкие контуры грядущих изменений российского государственного устройства: появляется новый орган без внятных полномочий, но с неизбираемыми членами, например, Государственный совет. Владимир Путин назначает себя главой Госсовета, и становится пожизненным диктатором, передавая номинальную президентскую власть Дмитрию Медведеву или какому-нибудь другому бессмысленному и бесправному преемнику. В общем, на ровном месте возникло что-то вроде интриги.
Кстати, разговоры про то, что Путин вот-вот учредит Госсовет, и сделается бессменным правителем России московские пикейные жилеты ведут уже не первый год. Почему-то именно это название кажется любителям сложных схем наиболее подходящим для нового — и совсем уже настоящего — центра власти. Но Путин подводит, Путин тяготеет к простым схемам.
Вот и Зорькин в целом подвел. Статья« Буква и дух Конституции» наконец вышла, и тут же выяснилось, что глава КС — не сторонник, а наоборот, противник радикальных реформ. Причем не без привкуса оппозиционности — недостатком Основного закона называет, например, «крен в пользу исполнительной ветви власти». Сокрушается из-за того, что мало в России социальной справедливости, поминает нечестную приватизацию, хоть и успевает вовремя оговориться: «Социальное напряжение, порождаемое чувством несправедливости, усугубляется естественной усталостью населения от трех десятилетий реформ, а также беспрецедентным(и добавлю — неправовым, т. е. противоречащим нормам международного права) экономическим, и прежде всего санкционным, давлением на Россию со стороны США и Западной Европы». Показывает, то есть, старшим, что генеральную линию понимает.
Гневно клеймит зарвавшихся коррупционеров, и даже позволяет себе довольно острые политические высказывания: «Необходимо, чтобы у оппозиции была реальная возможность прихода к власти в рамках Конституции, т. е. на началах честной политической конкуренции». Рассуждает о прелестях двухпартийной системы, ссылаясь при этом на опыт США, что тоже выглядит слегка крамольно: «Предвижу, что меня могут упрекнуть в конструировании искусственных теоретических схем, оторванных от „живой“ практики. Между тем именно по таким „схемам-чертежам“ создавалась двухпартийная система США(как и вся их конституционная политическая система). Не зазорно и заимствовать чужой опыт, выдержавший проверку многовековой практикой». Хотя, конечно, и здесь не без оговорки: «Нынешняя модель либеральной представительной демократии, характерная для большинства развитых стран, уже, как давно говорят ведущие политологи Европы или Америки, явно не справляется с современными вызовами».
В общем, даже чижика не съел, хотя пару раз красиво проговорился. Среди воды благих пожеланий есть довольно откровенная атака на Европейский суд по правам человека, мешающий нам выстраивать нашу уютную« конституционную идентичность», да и само понимание базовых прав у главы Конституционного суда довольно специфическое. Вот, пожалуй, ключевой фрагмент текста: «1) общественное согласие в вопросе о правах человека в различных государствах имеет социокультурную специфику и 2) это именно общественное согласие, которое устанавливается большинством общества и устанавливается для большинства. Я вовсе не имею в виду, что концепция конституционной идентичности ориентирована лишь на защиту прав большинства. Но хочу подчеркнуть, что права меньшинств могут быть защищены в той мере, в какой большинство с этим согласно». Сюда же — рассуждения об «ответственности каждого не только за себя, но и за других» и про традиционный« русский коллективизм».
Впрочем, тут особенно удивляться не приходится: в конце концов, мы ведь не раз видели решения, которые штампует Конституционный суд, защищая принятые Думой антиконституционные законы. Видели, на себе чувствовали, что здесь сотворили со свободой собраний и со свободой слова. В этот раз Валерий Зорькин хотя бы от рассуждений о пользе крепостного права воздержался, — и на том спасибо. А ведь рассуждал в свое время, причем все в той же «Российской газете»: «При всех издержках крепостничества именно оно было главной скрепой, удерживающей внутреннее единство нации. Не случайно же крестьяне, по свидетельству историков, говорили своим бывшим господам после реформы: „Мы были ваши, а вы — наши“».
Что во всем этом по-настоящему важно? Да, пожалуй, только то, что появление статьи Зорькина свидетельствует — какие-то идеи по радикальному пересмотру положений Конституции в верхах все-таки имеются. Ведь не с авторами же телеграм-каналов глава КС полемизирует, когда пишет: «Мне представляются особенно тревожными вновь появляющиеся призывы к кардинальным конституционным реформам».
И, как ни странно, на данный момент гарантом Конституции остается, как ему по Конституции и положено, Владимир Путин. Он отлично сжился с действующей Конституцией, научился, когда это требуется, вытирать о нее ноги, сохраняя на лице выражение достоинства и уважения к Основному закону. Он безраздельно правит страной 18 лет, уходить не спешит, и, если понадобится, найдет, разумеется, способ остаться еще на один срок, не изобретая для этого новых структур. Его карманный парламент принимает явно противоречащие Конституции законы, и смущает это только тех, кого с использованием этих новых законов сажают или штрафуют. Когда гарант говорит, что Конституция неприкосновенна, он не пытается нас обмануть. Зачем вообще к ней прикасаться, руки пачкать? Все и так отлично работает.
Председатель Исламского комитета России, публицист и философ Гедар Джемаль подверг накануне критике высказывания председателя Конституционного суда России Валерия Зорькина, заявившего недавно, что "при всех издержках крепостничества (на Руси) именно оно было главной скрепой, удерживающей внутреннее единство нации".
Тезис Валерия Зорькина о крепостном праве как "главной скрепе" вызвал резкое неприятие у Гейдара Джемаля, опубликовавшего пространную статью на сайте IslamNews.ru .
По словам Джемаля, "Зорькин явно принимает себя за Гоголя и, видимо, очень внимательно читал его переписку с друзьями, потому что именно там полубезумный Гоголь, уже перед тем, как окончательно сойти с ума и сжечь второй том "Мертвых душ", изложил под девизом "Я Россию знаю, и меня Россия знает" все свои задушевные мысли о крепостничестве".
Суть мыслей великого писателя, по словам автора статьи, заключалась в том, что "для народного блага мужика надо посечь, его посеки, он тебе же и благодарен будет". "И вообще, это определенная фрейдистская форма любовного общения элиты и народа. На эту тему впоследствии было очень много всяких рассуждений, в том числе и в русской эротической литературе, где доминировала тема того, что мужики секут девок, а потом берут их замуж, посеченных ими. Судя по всему, здесь мы выходим на колоссальные залежи исторического народного фрейдизма, который лежит в основе отношений между крепостниками-помещиками и секомым мужичьем", - пишет Гейдар Джемаль, вспоминая высказывания персонажей Достоевского.
"Крепостничество целиком относится к периоду колхозного строя, потому что даже в формально-юридическом аспекте колхозники не имели паспортов и возможности покидать свои колхозы. То есть они были лишены свободы перемещения. В принципе это было уникальным явлением середины XX века. Но, подобно тому, как Зорькин обращает внимание на сожаления мужиков о том, что их освободили, все мы были свидетелями того, как старшее поколение сетовало, что Хрущев раздал паспорта колхозникам и дал им возможность по своему выбору, как вообще соответствует человеку XX века, выбирать место жительства и рисунок судьбы собственной жизни. Потому что как только Хрущев раздал эти паспорта, огромное количество колхозников ломанулись в города от чудовищной свинцовой несправедливости и безобразия колхозной жизни. Но, даже сбежав из колхозов, они не вышли из крепостной зависимости, которая продолжалась всю советскую эпоху и парадоксальным образом перешла в постсоветскую", - говорится в статье.
"Сегодня такими эксплуатируемыми крепостными являются нелегальные мигранты, которых в стране насчитываются миллионы, которые без всяких прав, за гроши, а то и бесплатно, по рабски вынуждены работать на предприятиях различного рода хозяев, которые спокойно в конце месяца вместо того, чтобы рассчитаться, вызывают ОМОН и этих людей высылают", - пишет Гедар Джемаль.
Беззаконие и крепостничество, по его словам, "являются неотъемлемой характеристикой социального и экономического быта нашей страны".
"Судя по заявлению Зорькина, который явно борется за стяжание лавров с тенью великого писателя (украинского, между прочим), главного промоутера крепостничества в классической литературе, элиты современной России, пользуясь националистической истерией, решили перейти в наступление. И, возможно, действительно, пользуясь новым железным занавесом, новой изоляцией, заново ввести крепостничество на совершенно формальном основании", - пишет автор.
Крепостничество в России, отмечает он, "выросло не как грибы из почвы, а было учреждено простым приказом сверху". "Окончательные формы - наиболее совершенные, наиболее угрюмые - крепостничество приняло при Екатерине, когда во всей Европе крестьян освободили, во Франции вообще пробили голову королю в ходе великой французской революции, даже в Пруссии шло освобождение крестьян, а в России крепостничество только входило в силу. Ничего удивительного не произойдет, если в конце концов будет объявлено о том, что теперь патриотизм проявляется в новом формате юридических отношений между обычными гражданами и патриотическим олигархатом. Олигархи станут герцогами или князьями, а еще есть зависимый от них средний бизнес, у которого будут соответствующие полномочия", - рисует перспективу Джемаль.
К элементами современного "крепостного строя" он относит "корпоративный кодекс и те жесткие ограничения, которым подвергается офисное "хомячье" или госслужащие, которые должны подчиняться дресс-коду, выезжать в приказном порядке на природу с коллегами, вести себя определенным образом, отмечаться по времени, секунда в секунду, уходить секунда в секунду, то это, собственно говоря, такая серьезная доля закрепощенности, которая вполне сравнима с обсуждаемым предметом".
В стране, заключает Джемаль, "существуют уже готовые пятна крепостничества". Возвращаясь же к рассуждениям председателя Конституционного суда о крепостничестве, он пишет, что Зорькин "знает про издержки крепостничества только из рассказа "Му-му". "Он знает, что барыня приказала утопить Му-му Герасиму, и Герасим не осмелился ее ослушаться. Других источников информации по поводу издержек у Зорькина нет, потому что, судя по его фамилии, его предки не имели отношения к взаимоотношениям мужиков с барами, ибо принадлежали к совершенно другому этническому полю и находились в другой зоне. Поэтому вряд ли он компетентен хотя бы даже на наследственном уровне говорить об издержках крепостничества и скрепах в традиционной России", - иронизирует автор.
"Есть ли альтернативные крепостничеству скрепы?" - задается вопросом Джемаль.
Как известно, лучшей скрепой является война, пишет он, отмечая. что сейчас это "наглядно показали" юго-восток (Украины. - Прим. ред. ) и Крым. Однако война является таковой "только в том случае, если эта война выигрывается". "Как только с войной происходит осечка, дело может кончиться 1905 годом", - добавляет Джемаль.
"В целом же Зорькин, конечно, молодец", - отмечает автор публикации. "Он обозначил все болевые точки России XXI столетия и четко позиционировал суть и смысл, которые можно от лица России предложить современному человечеству. В этом смысле Зорькин в своей простоте и спонтанности очень символичная фигура, потому что вряд ли кто-нибудь кроме него решился бы конкурировать с Гоголем более чем полтораста лет спустя после смерти писателя", - заключает Гейдар Джемаль.
В которой много внимания уделил эпохе Великих реформ Александра II. Главный тезис текста - в неудаче реформ виноваты реформаторы, а значит, по мысли Зорькина, на них лежит и ответственность за контрреформы. Я бы по-другому взглянул на эту проблему: стакан всегда наполовину полон, и «неудачные» реформы все равно переводят общество в новое состояние, пусть и не всегда такое, как планировали реформаторы. Автор проводит смелые сопоставления 1861 года с 1917 и 1991-м, но сегодня я хотел бы поговорить о другом.
Читателям больше всего бросился в глаза один из заключительных пассажей текста: «При всех издержках крепостничества именно оно было главной скрепой, удерживающей внутреннее единство нации. Не случайно же крестьяне, по свидетельству историков, говорили своим бывшим господам после реформы: "Мы были ваши, а вы - наши" ».
Позвольте мне небольшое отступление в американистику.
В середине позапрошлого века Россию и США часто сравнивали. Обе страны воевали с южными соседями, и приращивали свои территории за счет, соответственно, Османской империи и Мексики. Обе страны осваивали обширные пространства - Сибирь и Дикий Запад. Но главное - Российская империя и Соединенные Штаты Америки оставались последними крупными «цивилизованными» государствами, в которых сохранялись институты принудительного труда и личной несвободы, - крепостное право и негритянское рабство. Две страны избавились от этих институтов почти одновременно, в 1861 и 1863 годах, но оба общества еще долгое время страдали от их последствий, политических, экономических и культурных.
Сравнение последствий рабства и крепостного права появлялось и спустя полвека после их отмены: так, Владимир Ленин в 1913 годах в статье «Русские и негры» сожалел о том, что крепостные были освобождены без революции, из-за чего, дескать, развитие капитализма в России отстает от аналогичных процессов в США, где освобождение негров произошло в ходе Гражданской войны.
В самих США на протяжении долгого времени рабство считалось необсуждаемым злом, хотя южный образ жизни мифологизировался и романтизировался, что мы знаем, например, из романа и фильма "Унесенные ветром". В стране, где свобода является одним из основных принципов, на которых воспитываются поколения американцев, защищать рабство было очень тяжело. Тем не менее, в начале 1970-х американское общество резко критиковало двух историков, С.Энгермана и С.Фогеля за их книгу «Время на кресте». Опираясь на клиометрический анализ экономических показателей Юга до и после отмены рабства, авторы доказывали, что рабство было экономически эффективным способом хозяйства. (В современной России подобные оценки крепостного права высказывает Б.Н.Миронов (что характерно, - тоже, как и Энгерман с Фогелем, прибегающий к количественным методам в изучении истории). (Кстати, не исключено, что Зорькин свои оценки основывает на чтении книг Миронова)). Защищаясь от критики, авторы писали, что экономическая эффективность рабства не означает, будто оно не было злом и не заслуживало отмены хотя бы по морально-этическим основаниям.
Однако если в США «оправдание» рабства всегда вызывало резкую реакцию общества, обвинения авторов таких текстов в расизме, а авторы вынуждены были оправдываться, то в России все более популярный разговор о благотворности крепостного права приводит лишь к распространению нервных шуток на тему возвращения этого института. Быстро отслоившаяся "элита", кажется, всерьез рассматривает варианты законодательного закрепления социального неравенства, сложившегося за пару десятилетий. Самостоятельная ценность свободы в этих дискуссиях не упоминается вообще, а «сумеречная зона», в которой оказалась страна, снимает все барьеры и делает возможным все, - вернее, не оставляет ничего невозможного.