Мать Мария (Скобцова): Горячее сердце. Биография елизаветы юрьевны кузьминой-караваевой

И.С. Тургенев однажды написал: «…и когда переведутся такие люди, пускай закроется навсегда книга истории! В ней нечего будет читать». Знаменитый писатель, конечно, не имел чести быть знакомым с Елизаветой Юрьевной Кузьминой-Караваевой, но он отлично представлял себе психологический тип человека, который в обычной жизни всегда стремится найти особенный смысл. Лишь немногие решаются разорвать привычную нитку мирского существования, но даже для этих избранных душевный путь к крёстному подвигу лежит через многие сомнения. Наша героиня, больше известная под именем монахини Марии, пришла к подвижничеству лишь к концу жизни, но по-другому и быть не могло, судя по её биографии.

Происходила Лиза Пиленко (девичья фамилия Кузьминой-Караваевой) из обыкновенной дворянско-интеллигентской семьи, глава которой кочевал по России, а больше - по окраинам империи, находясь на службе отечеству. Родилась Лиза в Риге, но вскоре семья переехала в Анапу, глухой захолустный городок, где для девочки в небольшом отцовском имении открылся целый сказочный мир - за длинными рядами виноградников высились древние курганы. Здесь Лиза часами наблюдала за археологическими раскопками. Впечатлительная девочка, почитательница Лермонтова и Бальмонта, увиденное шагала в стихи. И первый сборник начинающей поэтессы, вышедший в 1912 году и называвшийся «Скифские черепки», был навеян самыми острыми воспоминаниями детства.

В 1905 году семья переехала в Ялту, где отец возглавил Никитский ботанический сад. Его неожиданная смерть стала страшным ударом для экзальтированной, утончённой Лизы, повергла её в депрессию. После смерти мужа Софья Борисовна Пиленко уехала с дочерью в Петербург к своей сестре, фрейлине царского двора. Лиза очень тосковала по умершему отцу, вопрошала о справедливости самого Бога - «ведь эта смерть никому не нужна».

Это был период взросления. Девочка становилась девушкой. Она часами бродила по туманному, загадочному городу, и в голове её непрестанно звучали стихи, которые она услышала на литературном вечере в каком-то реальном училище. А ещё её поразил автор - красивый, с безразличным лицом и странной фамилией Блок. Постепенно к Лизе приходила уверенность, что этот поэт - единственный человек на земле, который поможет унять её душевную смуту. Она нашла его адрес и пошла на Галерную, 41, в маленькую квартирку, не особенно представляя, зачем делает это. В первый раз Лиза не застала Блока дома, во второй - тоже, и когда в третий раз оказалось, что хозяин отсутствует, она решила не уходить до победного конца. И вот он появился - «в чёрной широкой блузе, с отложным воротником… очень тихий, очень застенчивый». Она залпом выкладывает ему о тоске, о бессмыслице жизни, о жажде все изменить в подлунном мире. И, о счастье! Поэт не гонит её прочь, не улыбается снисходительно. «Он внимателен, почтителен и серьёзен, он всё понимает, совсем не поучает и, кажется, не замечает, что я не взрослая…»

В Риге на улице Элизабетес в 2011 году появилась мемориальная доска. В 1891 году в доме, на фасаде которого она установлена, родилась девочка Лизочка, симпатичная круглолицая девочка, любимица родителей и ожидало Лизочку светлое будущее дочери успешного адвоката, которой родители ни в чем бы не отказывали.

Удары Судьбы посыпались позже.

Первым стала скоропостижная смерть отца, в самом разгаре его карьеры. К этому времени семья Пиленко уже проживала в Анапе, где находилось имение Джемете с виноградниками, доставшееся отцу Лизочки после кончины его отца, отставного генерала и винодела Дмитрия Пиленко.

А далее, ждал семью Петербург. В 1906 году Юрий Дмитриевич получил назначение на службу в столицу, но выехать к месту назначения не успел - он скоропостижно скончался в Анапе. Позже Лиза, потрясенная трагедией, рассказывала, что в те дни потеряла веру в Бога.

Она все таки переехала в Петербург с матерью и младшим братом. А дальше жизнь закрутилась так, как бывает в жизни, по которой можно писать роман. Впрочем, романы уже написаны…

Затем, учеба в гимназии, на Бестужеских курсах, которые она так и не закончила. Знакомство с Александром Блоком, с которым связали девушку непростые отношения.

Это ей, пятнадцатилетней Лизоньке Пиленко поэт посвятил одно из лучших своих лирических стихотворений:

Когда вы стоите на моём пути,
Такая живая, такая красивая,
Но такая измученная,
Говорите все о печальном,
Думаете о смерти,
Никого не любите
И презираете свою красоту —
Что же? Разве я обижу вас?

О, нет! Ведь я не насильник,
Не обманщик и не гордец,
Хотя много знаю,
Слишком много думаю с детства
И слишком занят собой.
Ведь я — сочинитель,
Человек, называющий все по имени,
Отнимающий аромат у живого цветка.

Сколько ни говорите о печальном,
Сколько ни размышляйте о концах и началах,
Все же, я смею думать,
Что вам только пятнадцать лет.
И потому я хотел бы,
Чтобы вы влюбились в простого человека,
Который любит землю и небо
Больше, чем рифмованные и нерифмованные речи о земле и о небе.

Право, я буду рад за вас,
Так как — только влюбленный
Имеет право на звание человека.

Неудачный первый брак…впрочем именно с фамилией мужа Елизавета Кузьмина — Караваева стала известна в истории. Но вошла в Истории она, как Мать Мария. Это будет позже, когда вернется смысл жизни в служении людям.

Она искала себя и находила… В стихах… посещение «Цеха поэтов», общение с Николаем Гумилёвым, Анной Ахматовой, Осипом Мандельштамом.

Находила себя в политике. В марте 1917 года вступила в партию эсеров. И вернувшись в Анапу в феврале 1918 года даже была избрана городским головой. А затем, когда большевики взяли власть в городе, Кузьмина-Караваева, хотя и не разделяла их идеологии, заняла должность комиссара по здравоохранению и народному образованию, стараясь защитить население от грабежа и террора.

А затем еще одно замужество, эмиграция. Грузия, Турция, Сербия и наконец, Париж…

Трое детей родилось у Елизаветы Юрьевны.

Троих детей она потеряла.

В 1926 году от менингита умерла ее младшая дочь Анастасия, было девочке 4 года. В 1935 году старшая дочь Гаяна уехала в СССР, решив, что строительство коммунистического государства ей ближе, чем эмигрантская жизнь в Париже. Но 30 июля 1936 года она скоропостижно умерла в Москве. До сих пор остаются открытыми вопросы причины ухода из жизни молодой женщины.

Удары судьбы… Казалось, легко сломиться, и мир может стать черным и мрачным, как могилы дочерей. Но смогла Елизавета Юрьевна не только устоять перед этими ударами, не озлобиться на белый свет, а наоборот, через боль душевную, прийти к главному своему призванию. Служению людям.

Так появилась Мать Мария, о которой написаны книги, поставлен фильм и существует множество былей и легенд.

Она организовала в Париже общежитие для одиноких женщин, дом отдыха для выздоравливающих туберкулезных больных в Нуази-ле-Гран, под Парижем, причем большую часть работы там делала сама: ходила на рынок, убирала, готовила пищу.

При общежитии была устроена церковь Покрова Пресвятой Богородицы и курсы псаломщиков.

Она, поэтесса в душе, писала богословские и остро-социальные статьи. Но не чужды ей были и светские темы. В пятнадцатую годовщину смерти Александра Блока был напечатан в журнале «Современные записки» ее мемуарный очерк «Встречи с Блоком». В 1937 году в Берлине вышел её сборник «Стихи», в конце 1930-х - начале 1940-х годов она написала стихотворные пьесы-мистерии «Анна», «Семь чаш» и «Солдаты».

Но наступили лихие времена для всей Европы. Во время нацистской оккупации Парижа общежитие монахини Марии на улице Лурмель стало одним из штабов Сопротивления.

И одной из своих задач ставила мать Мария помощь еврейским семьям. Чем могла она поддерживала их в беде.

В июне 1942 года, когда нацисты проводили массовые аресты евреев в Париже и сгоняли их на зимний велодром для последующей отправки в Освенцим, ей удалось в мусорных контейнерах тайно вывезти оттуда четырёх еврейских детей.

Ее дом на Лурмель и дом отдыха в Нуази-ле-Гран стали убежищами для евреев и военнопленных, мать Мария и священник, отец Димитрий Клепинин так же выдавали евреям фиктивные свидетельства о крещении, которые помогли спастись некоторым.

Но не всем по сердцу была ее деятельность. По доносу одной из монашек мать Мария и ее сын Юрий были арестованы. Юрий погиб в 1944 году в Доре, филиале концлагеря Бухенвальд. Мама об этом не знала и мечтала вырваться на волю и увидеть сына.

А сама Елизавета Юрьевна оказалась в нацистском лагере смерти Равенсбрюк. Там мать Мария провела последние два года жизни, став моральной и духовной опорой для заключенных. Мать Мария читала заключенным женщинам свои стихи, рассказывала о России, о Блоке, перевела на французский язык «Катюшу», которую узницы тихо пели. Она верила и своей верой и личным примером смогла поддержать множество, отчаявшихся женщин.

Погибла Мать Мария в газовой камере Равенсбрюка 31 марта 1945 года, за неделю до освобождения лагеря Красной армией. Всего за неделю до света, свободы и будущей жизни… Которой не нашлось продолжения. А было ей всего 53 года…По одной из версий, она пошла в газовую камеру вместо другой русской женщины, надев на себя ее одежду. Не знаю легенда это или быль, но все что делала до своей гибели Мать Мария достаточно чтобы с поклонением относиться к ее образу.

О ее жизни и творчестве написано много… Ее петербургсий период жизни вошел в роман «Хождение по мукам» в образе «Елизаветы Киевной». В СССР в 1982 году был снят фильм, в котором Людмила Касаткина сыграла Мать Марию.

В 1985 г. мемориальным центром «Яд Вашем» матери Марии посмертно присвоено звание «Праведник мира». Получил звание Праведника и ее сын Юрий, помогавший матери.

А в Риге, улица на которой родилась Лиза Пиленко, и в память о ней установлена мемориальная доска, по случайному совпадению называется «Улица Элизабетес».

Это стихотворение было написано ею в 1942 году.

Два треугольника - звезда,

Щит праотца, отца Давида,

Избрание - а не обида,

Великий дар - а не беда.

Израиль, ты опять гоним,

Но что людская воля злая,

Когда тебе в грозе Синая

Вновь отвечает Элогим!

Пускай же те, на ком печать,

Печать звезды шестиугольной,

Научатся душою вольной Реклама

Кузьмина-Караваева Елизавета Юрьевна . Русская поэтесса. (1891 – 1945)

С 1919 года жила в эмиграции, в 1931 году постриглась в монахини. Участвовала в движении Сопротивления во Франции.

Казнена фашистами в концлагере Равенсбрюк.

Монахиня Мария (известна как Мать Мария, в миру Елизавета Юрьевна Скобцова, в девичестве Пиленко, по первому мужу Кузьмина-Караваева; 8 декабря 1891, Рига - 31 марта 1945, Равенсбрюк, Германия) - монахиня Константинопольского Патриархата (Западноевропейский Экзархат русской традиции) русского происхождения. Поэтесса, мемуаристка, участница французского Сопротивления.

Канонизирована Константинопольским Патриархатом как преподобномученица в 2004 году.

И.С. Тургенев однажды написал: "...и когда переведутся такие люди, пускай закроется навсегда книга истории! В ней нечего будет читать". Знаменитый писатель, конечно, не имел чести быть знакомым с Елизаветой Юрьевной Кузьминой-Караваевой, но он отлично представлял себе психологический тип человека, который в обычной жизни всегда стремится найти особенный смысл. Лишь немногие решаются разорвать привычную нитку мирского существования, но даже для этих избранных душевный путь к крестному подвигу лежит через многие сомнения. Наша героиня, больше известная под именем монахини Марии, пришла к подвижничеству лишь к концу жизни, но по-другому и быть не могло, судя по ее биографии.

Происходила Лиза Пиленко (девичья фамилия Кузьминой-Караваевой) из обыкновенной дворянско-интеллигентской семьи, глава которой кочевал по России, а больше - по окраинам империи, находясь на службе отечеству. Родилась Лиза в Риге, но вскоре семья переехала в Анапу, глухой захолустный городок, где для девочки в небольшом отцовском имении открылся целый сказочный мир - за длинными рядами виноградников высились древние курганы. Здесь Лиза часами наблюдала за археологическими раскопками. Впечатлительная девочка, почитательница Лермонтова и Бальмонта, увиденное шагала в стихи. И первый сборник начинающей поэтессы, вышедший в 1912 году и называвшийся "Скифские черепки", был навеян самыми острыми воспоминаниями детства.

В 1905 году семья переехала в Ялту, где отец возглавил Никитский ботанический сад. Его неожиданная смерть стала страшным ударом для экзальтированной, утонченной Лизы, повергла ее в депрессию. После смерти мужа Софья Борисовна Пиленко уехала с дочерью в Петербург к своей сестре, фрейлине царского двора. Лиза очень тосковала по умершему отцу, вопрошала о справедливости самого Бога - "ведь эта смерть никому не нужна".

Это был период взросления. Девочка становилась девушкой. Она часами бродила по туманному, загадочному городу, и в голове ее непрестанно звучали стихи, которые она услышала на литературном вечере в каком-то реальном училище. А еще ее поразил автор - красивый, с безразличным лицом и странной фамилией Блок. Постепенно к Лизе приходила уверенность, что этот поэт - единственный человек на земле, который поможет унять ее душевную смуту. Она нашла его адрес и пошла на Галерную, 41, в маленькую квартирку, не особенно представляя, зачем делает это. В первый раз Лиза не застала Блока дома, во второй - тоже, и когда в третий раз оказалось, что хозяин отсутствует, она решила не уходить до победного конца. И вот он появился - "в черной широкой блузе, с отложным воротником... очень тихий, очень застенчивый". Она залпом выкладывает ему о тоске, о бессмыслице жизни, о жажде все изменить в подлунном мире. И, о счастье! Поэт не гонит ее прочь, не улыбается снисходительно. "Он внимателен, почтителен и серьезен, он все понимает, совсем не поучает и, кажется, не замечает, что я не взрослая..."

Воспоминания об этой встрече сохранились лишь со стороны Лизы. Ей, конечно, хотелось, чтобы Блок увлекся ею, чтобы он испытал те же чувства, какими наполнилась она сама. "Странное чувство. Уходя с Галерной, я оставила часть души там. Это не полудетская влюбленность. На сердце скорее материнская встревоженность и забота". Эти слова написаны уже взрослой "матроной", таким Елизавете Юрьевне в 1936 году, вероятно, казалось ее девичье увлечение или... она хотела так думать. Но есть еще один свидетель их встречи. Это... сам Блок. Через неделю Лиза получила синий конверт, в который были вложены стихи: "Когда вы стоите на моем пути..." Сегодня эти строчки известны даже школьнику, но тогда они страшно обидели адресата. И действительно, вчитайтесь в первую фразу. Что значит - девушка "стоит на пути" мужчины? Да и тон всего послания менторски-холодный, больше о себе, чем о той, которая послужила поводом для стихотворения. А чего стоит совет "И потому я хотел бы, // Чтобы вы влюбились в простого человека, // Который любит землю и небо // Больше, чем рифмованные и нерифмованные // Речи о земле и небе, // Право я буду рад за вас..." Согласитесь, есть на что обидеться девушке, которая далеко не созрела еще для материнской опеки мужчины. Лиза, конечно, нафантазировала себе после встречи с Блоком романтическую историю, а оказалось, что ее просто не любят, заинтересовались ею, как очередной поклонницей... И немудрено - Блоку-то было всего двадцать шесть. Кто же в таком возрасте устоит против обожания юной красавицы? Словом, "сплетения душ" посреди несправедливости мира не получилось, и Лиза дает себе зарок - никогда больше не встречаться с "предателем".

В 1910 году Лиза вышла замуж за Дмитрия Владимировича Кузьмина-Караваева, юриста, друга поэтов и декадентов разных мастей. Молодых людей сблизила не любовь и не страсть, о чем говорит их недолгая совместная биография, в которой не нашлось места теплу, обычным семейным радостям, детям. Их объединило увлечение модными поэтическими и философскими течениями, а главным образом, стремление к богемному образу жизни. Дмитрия Владимировича принимали в самых рафинированных, эстетствующих домах Петербурга, он-то и ввел свою жену в круг выдающихся представителей "серебряного века". Однажды во время дружеской встречи в знаменитой "Башне" Вячеслава Иванова муж, желая порадовать Лизу, предложил ей познакомиться с четой Блоков. Юная жена решительно отказалась, чем удивила Дмитрия Владимировича. Последний, по-видимому, не отличался особенной чуткостью и настоял на своем. Блок узнал Лизу. Для нашей героини начался самый смутный период жизни. Теперь она виделась со своим "богом" почти каждый день: общие застолья, развлечения, споры о поэзии, общие знакомые, которые как бы соединяли их, но "не хватало только одного и единственно нужного моста". Неразделенная любовь становилась тем мучительнее для Лизы, чем чаще они встречались. У Блока - законная жена, у Лизы - муж, их встречи всегда проходили на публике. Душевные страдания Лизы усугубились еще и тем, что ее первый сборник стихов решительно не понравился любимому. Он не захотел щадить несчастную женщину, сказал, что ее поэзия откровенно подражательная и грешит профессиональной беспомощностью. Лиза снова обиделась и бежала из Петербурга. Бежала от непонимания единственного любимого человека, от той предреволюционной, предкатастрофической истомы, которая овладевала столицей, бежала от постылого мужа в свое имение, в Анапу. Она словно задумала последовать совету Блока, данному ей тогда, в далекой юности - обратиться лицом к земным радостям и заботам. Здесь, на море, среди трудов на виноградниках (Елизавета Юрьевна занялась виноделием, и весьма деятельно) она даже как будто влюбилась в простого человека и даже родила дочку, которую назвала экзотически Гаяной, что означало - "земля". Но никакие даже совершенно новые впечатления материнства не в силах оказались заглушить в Лизе болезненное чувство к Блоку. Ее письма к поэту напоминают исступленный вопль души - клятвы в вечной любви. "...Мне хорошо думать, что нет в жизни ничего, что бы могло удалить или изменить для меня Вас. Вы знаете, я бы не могла и Гаяну свою любить, если бы не знала, что Вы вечны для меня". "Только одного хочу: Вы должны вспомнить, когда это будет нужно, обо мне; прямо взаймы взять мою душу. Ведь я же все время, все время около Вас. Не знаю, как сказать это ясно; когда я носила мою дочь, я ее меньше чувствовала, чем Вас в моем духе".

В Елизавете Юрьевне постепенно просыпалось стремление к самопожертвованию. Есть люди самодостаточные - в самом положительном смысле этого слова, а есть те, кому тесно в бессмыслице собственного "я". Таким обязательно необходим подвиг, полное отречение от себя, возможно, даже - сладость унижения. Кузьмина-Караваева не просто принадлежала ко второму человеческому типу, она была его совершенный образец. К сожалению, Блок, в котором она совершенно справедливо разглядела гения - существо трагическое по определению, - в ее конкретной помощи не нуждался. Он отвечал ей сухо: "Елизавета Юрьевна, я хотел бы написать вам не только то, что получил Ваше письмо. Я верю ему, благодарю Вас и целую Ваши руки. Других слов у меня нет, а может быть, не будет долго..." И все...

Они снова встретятся в Петербурге, перед самой войной 1914 года. Кузьмина-Караваева передаст Блоку рукопись своей второй книги стихов "Руфь", наполненной мистическими предчувствиями, религиозной символикой и прежними несовершенствами. Любовь оказалась способной забыть прежние обиды. Но чем старше они становятся, чем настойчивее бьется в окна их жизни ветер перемен, тем полярнее расходятся судьбы. Блок уходит в армию, а Лиза снова едет в Анапу. Она не сдается - снова письма не менее жаркие, чем прежде. От него приходит лишь несколько эгоистических строк, которые потрясли ее: "...На войне оказалось только скучно... Какой ад напряженья. А Ваша любовь, которая уже не ищет мне новых царств. Александр Блок". Влюбленная разражается потоками коленопреклоненных восторгов: "Мне кажется, что я могла бы воскресить Вас, если бы вы умерли, всю свою жизнь в Вас перелить легко. Любовь Лизы не ищет новых царств! Любовь Лизы их создает... И я хочу, чтобы Вы знали: землю буду рыть для Вас..." И все далее в таком же духе. Но Блок больше не отвечает, ему уже не до экзальтированной поклонницы - слишком громадны собственные проблемы. Да и для Лизы период романтических грез, в котором самым сложным была любовь к Блоку, заканчивался. Наступала пора суровых испытаний. В ней не предусматривалось места сердечным воздыханиям. Последнее письмо к поэту датируется маем 1917 года.

На фронтах Первой мировой сгинул отец ее дочери, тот самый земной мужчина, жизнью с которым она пыталась заглушить бездонную страсть к Блоку. Революция заставила вступить Елизавету Юрьевну в партию эсеров. Наша героиня даже какой-то период возглавляла городскую мэрию Анапы. В апреле 1918 года неисповедимые "пути господни" приводят Кузьмину-Караваеву в Москву, где она принимает участие в акциях против большевиков. В Анапе же, куда она возвращается в октябре этого года, ее арестовывают добровольцы из белой армии, потому что для них ее взгляды слишком "левые". Словом, идет нормальная революционная катавасия. От смерти ее спас председатель военно-окружного суда Д.Е. Скобцов. По-видимому, в пылу этих жарких лет у Лизы накопилась усталость, да и на пути ее в самый тяжелый момент испытаний появился человек, на которого она могла опереться. Она вместе с Гаяной и матерью отправляется за Скобцовым в эмиграцию. Из Новороссийска на переполненном теплоходе, в антисанитарных условиях, они попадают в Тифлис. Здесь у нее рождается сын Юрий. В Константинополе Елизавета Юрьевна и Скобцов вступают в законный брак.

Новая жизнь в чужой стране, да еще и с тремя детьми (в Белграде появилась еще дочка Настенька), оказалась нелегкой. Елизавета Юрьевна, как многие эмигрантки, подрабатывала шитьем да изготовлением кукол, муж нашел место таксиста. Однако относительный покой в ее жизни продолжался недолго. Вскоре умерла Настя. После кончины дочери в душе Елизаветы Юрьевны произошел перелом. Сама она рассказывала об этом так: "Я вернулась с кладбища другим человеком... Я увидала перед собой новую дорогу и новый смысл жизни: быть матерью всех, всех, кто нуждается в материнской помощи, охране, защите. Остальное уже второстепенно".

Благодарность к Скобцову не переросла в любовь, рядом по-прежнему витала тень Блока, смерть которого Елизавета Юрьевна очень тяжело пережила вдали от родины. Стремление принести себя в жертву одному, пусть гениальному, пусть любимому человеку, переродилось у нее в жажду общечеловеческого подвига.

Она становится миссионеркой "Христианского движения" - религиозной организации, которая ставила своей целью помочь нуждающимся русским. Елизавета Юрьевна разъезжала по Европе, встречалась с соотечественниками, читала лекции, выслушивала обиды и нужды, часто сама принимала живейшее участие в их судьбах. Она не брезговала сама взять в руки тряпку и мыло, чтобы убрать в доме больного или показать этим жестом, что терять человеческий облик не следует даже в самом безутешном горе. Она, как может, спасает от самоубийств и преступлений отчаявшихся, разуверившихся. Однако Елизавета Юрьевна понимает, что возможности ее в основном ограничиваются лишь духовной помощью. Она разводится с мужем и в 1931 году принимает монашеский сан под именем Марии. Она снимает на улице Лурмель дом, где устраивает приют для сотен голодных, бездомных, туберкулезных. Она научилась столярничать и плотничать, малярничать и писать иконы, доить коров и полоть огород. Дом матери Марии становится в Париже известным убежищем несчастных.

Ее образ жизни суров и деятелен: она объезжает больницы, тюрьмы, сумасшедшие дома, она почти не спит, не отдыхает, а ей все кажется, что этого мало, что Бог требует от нее все больших трудов. Возможно, Всевышний действительно гневался на мать Марию, иначе, зачем он посылал ей столь жестокие испытания. Летом 1935 года ее дочь Гаяна, убежденная коммунистка, возвращается в Россию. Меньше чем через два года она умирает в Москве от дизентерии. А возможно, сказалась всего лишь жестокость этого времени.

О смерти матери Марии сложена легенда. Ее арестовали в феврале 1943 года, вместе с ней в гестапо попал и сын Юрий. Фашисты предъявили монахине обвинение в укрывательстве евреев и отправили в концлагерь. По воспоминаниям узниц, мать Мария никогда не пребывала в удрученном настроении, никогда не жаловалась, любое издевательство переносила с достоинством и всегда помогала другим.

Одна из узниц вспоминала эпизод, когда на мать Марию, пожилую женщину, набросилась надзирательница и принялась бить ее за то, что та заговорила с соседкой во время переклички. "Матушка, будто не замечая, спокойно докончила начатую... фразу. Взбешенная эсэсовка набросилась на нее и сыпала удары ремнем по лицу, а та даже взглядом не удостоила". Когда-то Лиза Кузьмина-Караваева написала в первой своей поэтической книге, которая так не понравилась Блоку, строки:

Ну, что же? Глумитесь над непосильной задачей

И веруйте в силу бичей,

Но сколько ни стали б вы слушать ночей,

Не выдам себя я ни стоном, ни плачем.

Может быть, не слишком правильно с точки зрения стихотворной техники, но зато абсолютно точно с позиции ее жизненных идеалов, верность которым она пронесла через всю жизнь.

К ней, как и на воле, по-прежнему шли те, кто ломался, кто не в силах был больше терпеть мучений. А через два года, когда приближалось освобождение, мать Мария в женском лагере Равенсбрюк пошла, как утверждают, в газовую камеру вместо отобранной охранниками девушки, обменявшись с ней куртками и номером, мотивируя это тем, что ей самой все равно осталось жить считанные дни. Правда, ни один очевидец этого подвига монахини не подтвердил. Но, согласитесь, человек, заслуживший такую легенду, бесспорно, легендарен.

Мария Кузьмина-Караваева

Анна Андреевна Гумилева:

В жизни Коли было много увлечений. Но самой возвышенной и глубокой его любовью была любовь к Маше. Под влиянием рассказов А. И. о родовом имении Слепневе и о той большой старинной библиотеке, которая в целости там сохранилась, Коля захотел поехать туда, чтобы ознакомиться с книгами. В то время в Слепневе жила тетушка Варя – Варвара Ивановна Львова, по мужу Лампе, старшая сестра Анны Ивановны. К ней зимою время от времени приезжала ее дочь Констанция Фридольфовна Кузьмина-Караваева со своими двумя дочерьми. Приехав в имение Слепнево, поэт был приятно поражен, когда, кроме старенькой тетушки Вари, навстречу ему вышли две очаровательные молоденькие барышни – Маша и Оля. Маша с первого взгляда произвела на поэта неизгладимое впечатление .

Сергей Константинович Маковский:

Маша, спокойная, тихая, цветущей внешности русская красавица, с чудесным цветом лица, и только выступавший по вечерам лихорадочный румянец говорил о ее больных легких .

Анна Андреевна Гумилева:

Это была высокая тоненькая блондинка с большими грустными голубыми глазами, очень женственная. Коля должен был остаться несколько дней в Слепневе, но оттягивал свой отъезд под всякими предлогами. Нянечка Кузьминых-Караваевых говорила: «Машенька совсем ослепила Николая Степановича». Увлеченный Машей, Коля умышленно дольше, чем надо, рылся в библиотеке и в назначенный день отъезда говорил, что библиотечная «…пыль рьянее, чем наркотик…», что у него сильно разболелась голова, театрально хватался при тетушке Варе за голову, и лошадей откладывали. Барышни были очень довольны: им было веселее с молодым дядей. С Машей и Олей поэт долго засиживался по вечерам в библиотеке, что сильно возмущало нянечку Караваевых, и она часто бурно налетала на своих питомиц, но поэт нежно обнимал и унимал старушку, которая после говорила, что «долго сердиться на Николая Степановича нельзя, он своей нежностью всех обезоруживает».

Летом вся семья Кузьминых-Караваевых и наша проводили время в Слепневе. Помню, Маша всегда была одета с большим вкусом в нежно-лиловые платья. Она любила этот цвет, который ей был к лицу. Меня всегда умиляло, как трогательно Коля оберегал Машу. Она была слаба легкими, и когда мы ехали к соседям или кататься, поэт всегда просил, чтобы их коляска шла впереди, «чтобы Машенька не дышала пылью». Не раз я видела Колю сидящим у спальни Маши, когда она днем отдыхала. Он ждал ее выхода, с книгой в руках все на той же странице, и взгляд его был устремлен на дверь. Как-то раз Маша ему откровенно сказала, что не вправе кого-либо полюбить и связать, так как она давно больна и чувствует, что ей недолго осталось жить. Это тяжело подействовало на поэта:

…Когда она родилась, сердце

В железо заковали ей,

И та, которую любил я,

Не будет никогда моей.

Осенью, прощаясь с Машей, он ей прошептал: «Машенька, я никогда не думал, что можно так любить и грустить». Они расстались, и судьба их навсегда разлучила.

Поэт много стихотворений посвятил Маше. Во многих он упоминает о своей любви к ней, как, например, в «Фарфоровом павильоне», в «Дорогах» .

Из книги отЛИЧНОЕ... где, с кем и как автора Ленина Лена

Глава тридцатая Клип Кузьмина О том, почему клипмейкеру дали по голове и почему мы с Кузьминым замерзлиСамое первое знакомство с Владимиром Кузьминым было, как уже упоминалось, заочным - он пел мне «Две звезды» с Пугачевой из допотопного магнитофона на геологической

Из книги Временщики и фаворитки XVI, XVII и XVIII столетий. Книга III автора Биркин Кондратий

Из книги Как уходили кумиры. Последние дни и часы народных любимцев автора Раззаков Федор

КАРАВАЕВА ВАЛЕНТИНА КАРАВАЕВА ВАЛЕНТИНА (актриса театра, кино: «Машенька» (1942), «Обыкновенное чудо» (1964); скончалась в конце декабря 1997 года).Караваева стала знаменитой в 1942 году, сыграв главную роль в фильме «Машенька». За него актриса через год была удостоена Сталинской

Из книги Нора Галь: Воспоминания. Статьи. Стихи. Письма. Библиография. автора Галь Нора

Эдварда Кузьмина «Все то, чего коснется человек...» Все то, чего коснется человек, Озарено его душой живою... Эти строки поздней лирики Маршака звучат во мне, когда я гляжу на уставленные книжными полками стены маминой квартиры. Хотела было написать «осиротевшей

Из книги Сияние негаснущих звезд автора Раззаков Федор

КАРАВАЕВА Валентина КАРАВАЕВА Валентина (актриса театра, кино: «Машенька» (1942; главная роль – Машенька), «Обыкновенное чудо» (1964; Эмилия); скончалась в конце декабря 1997 года). Караваева стала знаменитой в 1942 году, сыграв главную роль в фильме «Машенька». За него актриса

Из книги Свет погасших звезд. Люди, которые всегда с нами автора Раззаков Федор

21 декабря – Валентина КАРАВАЕВА Эта актриса сыграла всего лишь одну главную роль в кино, но эта роль сделала ее знаменитой на многие годы. Фильм «Машенька» с ее участием был одним из самых любимых фильмов на фронтах Великой Отечественной войны, а сама актриса стала

Из книги 100 знаменитых тиранов автора Вагман Илья Яковлевич

МАРИЯ I ТЮДОР (МАРИЯ КРОВАВАЯ) (род. в 1516 г. – ум. в 1558 г.) Королева Англии. Восстановила в стране католицизм и жестоко преследовала сторонников Реформации.Мария I правила Англией совсем недолго – с 1553 г. до ноября 1558 г. Но за этот короткий период в Англии было сожжено

Из книги Одна жизнь - два мира автора Алексеева Нина Ивановна

Мария Очнулась я от этих невеселых мыслей, когда поезд остановился у вокзала в Мелитополе.На перроне вокзала, как всегда, было оживленно, весело. По-провинциальному гуляли парочки, поглядывая с завистью на скорый «Севастополь - Москва», увозивший загоревших, закусанных

Из книги Галина Уланова автора Львов-Анохин Борис Александрович

МАРИЯ Уланова - создательница многих образов в балетах советских композиторов. Особое значение для актрисы имела работа над образом Марии в одном из значительных советских балетных спектаклей - в «Бахчисарайском фонтане».«Впервые на нашу балетную сцену пришла

Из книги Актеры нашего кино. Сухоруков, Хабенский и другие автора Лындина Эльга Михайловна

ОБОРВАННЫЙ ПОЛЕТ Валентина Караваева Было это в годы учебы в Институте кинематографии… После занятий мы бежали на троллейбус, что останавливался против Киностудии Горького. Вместе с нами в троллейбус нередко садилась странная дама. Она казалась ожившим персонажем из

Из книги Наталья Гончарова против Пушкина? Война любви и ревности автора Горбачева Наталия Борисовна

Мария За три дня до крестин своего первенца Маши Пушкин с гордостью писал В. Ф. Вяземской: «…представьте себе, что жена моя имела неловкость разрешиться маленькой литографией с моей особы». Она родилась в Петербурге 19 мая 1832 года.Пушкин очень любил свою «беззубую

Из книги «Звезды», покорившие миллионы сердец автора Вульф Виталий Яковлевич

Елизавета Кузьмина-Караваева Странная монахиняОна прошла в общем-то обычный для многих, ее современниц путь: неразделенная любовь, увлечение стихами, революция, эмиграция, немецкий концлагерь… (Но как необычно шла она по этому пути! Се дорога вела от крымских

Из книги 100 знаменитых евреев автора Рудычева Ирина Анатольевна

МАРИЯ Мария Богоматерь, Богородица, Небесная Царица, Царица Всех Святых(род. ок. 20 г. до н. э. – ум. 48 г. н. э.) Мать Иисуса Христа, дочь Иоакима и Анны, произошедшая из царского рода Давида. Не было, нет и не будет девы, сияющей такой святостью и чистотой, как Дева Мария,

Из книги Эти четыре года. Из записок военного корреспондента. Т. I. автора Полевой Борис

Смерть Матвея Кузьмина Так до места, куда партизаны вынесли свое золото, добраться мне и не удалось. Впрочем, их я бы там уже и не застал. Всех троих на самолете эвакуировали в тыловой госпиталь. Живы, все трое сильно обморожены, но, говорят, поправляются. Мне только удалось

Из книги Гумилев без глянца автора Фокин Павел Евгеньевич

Мария Кузьмина-Караваева Анна Андреевна Гумилева:В жизни Коли было много увлечений. Но самой возвышенной и глубокой его любовью была любовь к Маше. Под влиянием рассказов А. И. о родовом имении Слепневе и о той большой старинной библиотеке, которая в целости там

Из книги Серебряный век. Портретная галерея культурных героев рубежа XIX–XX веков. Том 2. К-Р автора Фокин Павел Евгеньевич

КУЗЬМИНА-КАРАВАЕВА (урожд. Пиленко; во втором браке Скобцова, в монашестве мать Мария) Елизавета Юрьевна псевд. Юрий Данилов, Ю. Д.;8(20).12.1891 – 31.3.1945Поэтесса, прозаик, публицист. Участница «сред» на «башне» Вяч. Иванова. Член «Цеха поэтов». Участница заседаний

Елизавета Пиленко - так звали в миру мать Марию - родилась в Риге 21 декабря 1891 года. Сразу после рождения маленькой Лизе докторам пришлось сделать операцию ради спасения ее жизни, а через несколько дней во время крещения она захлебнулась в купели, и Лизу пришлось спасать во второй раз.

Ее детство и отрочество прошли около Анапы, куда ее отец агроном-любитель Юрий Дмитриевич Пиленко переехал в июне 1895 года после выхода в отставку. Его небольшое имение, доставшееся ему после кончины его отца отставного генерала и винодела Дмитрия Пиленко, находилось в шести верстах от Анапы. Мать Лизы происходила из рода Дмитриевых-Мамоновых. Весной 1905 года Юрий Пиленко был назначен директором Никитского ботанического сада, и семья переехала в Крым. В женской гимназии Ялты Елизавета закончила 4-й класс. Вскоре ее отец был переведён на службу в департамент земледелия в Петербурге, куда семья Пиленко переехала в мае 1906 года, а 17 июля Дмитрий Пиленко скоропостижно скончался.

Елизавета Пиленко со своим братом Дмитрием. Костюмированный праздник, 1899 год.

С 15 лет Лиза начала интересоваться литературой и искусством, была вовлечена в революционное движение, часто посещала литературные кружки, собиравшиеся вокруг поэтов Александра Блока и Вячеслава Иванова. На одном из таких литературных вечеров она познакомилась с Александром Блоком. В 1909 году она окончила Брюсовскую гимназию, получила аттестат с серебряной медалью и уехала летом в своё родовое имение на юг.

19 февраля 1910 года она вышла замуж за юриста, близкого друга многих литераторов, а впоследствии - католического священника византийского обряда Дмитрия Кузьмина-Караваева, работавшего в Русском апостолате в Зарубежье. Во время их недолгого брака Елизавета Юрьевна всё сильнее углублялась в религиозные поиски. В этот период были изданы ее первые книги «Скифские черепки», «Юрали» и «Руфь». Через несколько лет она разошлась с мужем и уехала с дочерью Гаяной в Анапу. Там она пережила начало революции, позднее примкнула к акмеистам, и вступила в партию эсеров. В 1918 году она была избрана городским головой Анапы.

В имении Гумилевых Слепневе, 1912 год. В центре - Анна Ахматова, слева от нее - Мария Кузьмина-Караваева, справа - Елизавета Юрьевна Кузьмина-Караваева и художник Дмитрий Дмитриевич Бушен.

За поддержку большевиков она привлекалась отступающей Белой армией к суду, и ее чуть было не казнили вместе с другими сторонниками большевиков, но ей удалось избежать казни. В начале 1920-х годов она была сослана на запад, откуда в условиях невероятной бедности и лишений ей удалось добраться сначала до Турции, потом она попала в Сербию, а затем переехала в Париж.

Сербия 1923 год. Елизавета Скобцова с детьми: Юра, Настя, Гаяна

Во время переездов в ссылке она вышла замуж за военного судью Данилу Скобцова, который ее судил в Анапе. Семья Скобцовых приехала из Сербии в Париж в январе 1924 года. Во время долгого путешествия в Тифлисе у них родился сын Юрий, а в Сербии в 1922 году – дочь Настя.

Жизнь в другой стране была сопряжена с тяжелейшей нуждой, но проживание в эмиграции в очень тяжелых условиях дало огромный толчок будущей матери Марии для духовного расцвета. В парижской эмиграции она встретилась с единомышленниками и старыми друзьями, продолжала писать и публиковать статьи и стихи, читать лекции и учиться. В январе 1923 года из России была выслана большая группа интеллигенции, в том числе - Николай Бердяев. С 1925 года он возглавил в парижском Православном Богословском институте кафедру догматического богословия. Его выступления привлекали слушателей и вызывали огромный интерес, часто во время лекций возникали споры и обсуждения. Елизавета Юрьевна стала вольнослушательницей Богословского института. Атмосфера, в которой она оказалась, ее преобразила, на многие интересовавшие ее вопросы она нашла ответы, у нее появились единомышленники, она сблизилась с отцом Сергием Булгаковым, ставшим ее наставником и духовником.

Прибытие во Францию. Елизавета Скобцова с детьми: Юра, Настя, Гаяна

В Париже в то время выходило несколько ежедневных газет, журналов, открывались десятки издательств, русские лицеи и летние лагеря, при каждом православном приходе открывались детские воскресные школы. Кадетский корпус продолжал свою деятельность, политические движения и партии самого разного рода жили жаркими спорами. Все в эмигрантской среде все выглядело так, будто русские эмигранты жили не в изгнании, а уехали в длительную командировку. Общественная и культурная жизнь была очень активна, и Елизавета Юрьевна с тремя детьми, мужем и матерью оказалась в самой гуще этих событий.

Зимой 1925–26 годов тяжело заболела маленькая Настя, а 7 марта 1926 года она скончалась. Мать не отходила от постели умирающей дочери. Смерть девочки, как в свое время и смерть любимого отца, потрясла Скобцову. В 1934 году она написала: «Сколько лет – всегда – я не знала, что такое раскаянье, а сейчас ужасаюсь ничтожеству своему... Рядом с Настей я чувствую, как всю жизнь душа по переулочкам бродила, и сейчас хочу настоящего и очищенного пути не во имя веры в жизнь, а чтобы оправдать, понять и принять смерть. О чем и как ни думай, – больше не создать, чем три слова: «любите друг друга», только до конца и без исключения, и тогда все оправдано и вся жизнь освещена, а иначе мерзость и тяжесть»... Эти строки можно считать началом пути, к которому она так долго внутренне готовилась. Смерть дочери определила для Елизаветы Скобцовой новую и самую важную цель ее жизни - без остатка отдать себя любви к ближнему.

С конца 1920-х годов в Париже она стала стараться оказывать поддержку тем, кто нуждался помощи. В 1927 году на V съезде Русского студенческого движения в Клермоне Елизавета Юрьевна была выбрана кандидатом в члены совета Движения, и с этого момента началась ее миссионерская деятельность. Формально она должна была ездить по Франции с докладами на собраниях русских общин, разбросанных по всей стране. Сама она писала в своих отчетах, что чаще всего эти лекции превращались в духовные беседы: «С первого же знакомства завязывались откровенные беседы об эмигрантской жизни или о прошлом, и мои собеседники, признав, вероятно, во мне подходящего слушателя, старались потом найти свободную минутку, как бы поговорить со мной наедине: около двери образовывались очереди, как в исповедальню. Людям хотелось высказаться, поведать о каком-нибудь страшном горе, которое годами лежит на сердце, или об угрызениях совести, которые душат. В таких трущобах о вере в Бога, о Христе, о Церкви говорить бесполезно, тут нужда не в религиозной проповеди, а в самом простом – в сочувствии».

Ее рассказ, как она посещала шахтеров в Пиренейских горах, на юге Франции, и с какой ненавистью она со своей проповедью была встречена этими людьми, заслуживает особенного внимания. Предложение Скобцовой провести беседу было встречено враждебным молчанием и словами: «Вы бы лучше нам пол вымыли, да всю грязь прибрали, чем доклады читать!». И она согласилась: «Работала усердно, да только все платье водой окатила. А они сидят, смотрят... а потом тот человек, что так злобно мне сказал, снимает с себя куртку кожаную и дает мне со словами – «Наденьте... Вы ведь вся вымокли». И тут лед растаял. Когда я кончила мыть пол, меня посадили за стол, принесли обед и завязался разговор». В беседе выяснилось, что один из шахтеров был на грани самоубийства. Елизавета Юрьевна поняла, что невозможно оставлять его в таком состоянии. Она решила уговорить его поехать к ее знакомым, где он смог восстановить свои душевные силы.

В ходе своей очередной поездки в Марсель, целью которой было спасти двух русских эмигрантов-наркоманов, она вошла в притон и вытащила оттуда молодых людей. Она села с ними в поезд и отвезла в семью, в деревню, где они стали постепенно приходить в себя. Елизавета Юрьевна рассказывала: «То, что я даю им, так ничтожно, поговорила, уехала и забыла. Каждый из них требует всей вашей жизни, ни больше, ни меньше. Отдать всю свою жизнь какому-нибудь пьянице или калеке, как это трудно».

Она продолжала ездить и читать доклады во Франции, но каждый раз лекции переходили в человеческое общение, а душеспасительные разговоры чаще всего – в конкретные действия. Она оказывала помощь больным, осиротевшим детям и отчаявшимся от одиночества и нищеты женщинам. Елизавета Юрьевна часто задумывалась - что же необходимо сделать еще для нуждающихся?

За всей этой деятельностью, которой она отдалась без остатка, встал вопрос о невозможной дальнейшей жизни супругов. Елизавета Юрьевна стала стремиться к монашеству как самоотверженному служению Господу и людям, и митрополит Евлогий (Георгиевский) поддерживал в ней это стремление. С согласия ее супруга он дал ей церковный развод и 16 марта 1932 года постриг ее в церкви парижского Богословского института с именем Мария - в честь преподобной Марии Египетской.

В это время мать Мария продолжала писать стихи…

В рубаху белую одета…
О, внутренний мой человек.
Сейчас ещё Елизавета,
А завтра буду - имя рек.

Не помню я ча́са Завета,
Не знаю Божественной То́ры.
Но дал Ты мне зиму и лето,
И небо, и реки, и горы.

Не научил Ты молиться
По правилам и по законам, -
Поёт моё сердце, как птица,
Нерукотворным иконам,

Росе, и заре, и дороге,
Камням, человеку и зверю,
Прими, Справедливый и Строгий,
Одно моё слово: Я верю.

Под именем Мария она поселилась в келье в богословском институте, где много молилась и готовилась к своему монашескому подвигу. Отец Сергий Гаккель писал о ней: «Елизавета Юрьевна Скобцова отложила мирское одеяние, облеклась в простую белую власяницу, спустилась по тёмной лестнице с хоров Сергиевского храма и распростёрлась крестообразно на полу».

Митрополит Евлогий очень надеялся, что мать Мария пойдет по пути традиционного монашества, но этому не суждено было случиться. Мать Мария после пострига проехала по монастырям, побывала в Пюхтицком женском монастыре, ездила в Финляндию на Валаам, и не чувствовала свое призвание в затворнической жизни. Вся ее натура и готовность служения были направлены в народ, в люди и в мирское монашество. В 1932 году мать Мария поехала в Латвию и Эстонию, где посетила женские монастыри. В Пюхтицкой обители, ещё в советское время, о ней были сняты кадры художественного фильма. Уже тогда мать Мария поставила перед собой цель создать настоящий «приют». По ее замыслу это должен был быть дом, где люди могли бы не только поесть, но и получить гражданские права и потом найти работу.

В сентябре 1932 года мать Мария подписала свой первый контракт на аренду дома, в котором вскоре было открыто «Общежитие для одиноких женщин». Этот дом на улице Вилла де Сакс в Париже был снят ею без всяких надежных финансовых средств. Она взяла деньги в долг, и в будущем это повторялось часто. В начале 1930-х годов вокруг нее собралась группа единомышленников. Так возникло движение «Православное дело». Скобцова рассказывала: «Мы собрались вместе не для теоретического изучения социальных вопросов в духе православия. Среди нас мало богословов, мало ученых, и мы, тем не менее, хотим поставить нашу социальную идею и мысль в теснейшую связь с жизнью и работой. Мы помним, что «Вера без дел мертва». Название организации «Православное дело» придумал Николай Бердяев. Ближайшие помощниками и сотрудниками были Ф.Т.Пьянов, И.И.Фондаминский, К.В.Мочульский, отец Димитрий Клепинин, духовный наставник отец Сергий Булгаков, а уже в начале войны большую организационную помощь оказывал в течение полутора лет И.А.Кривошеин. К моменту открытия первого общежития «Православное дело» накопило немалый опыт. Силами организации не только создавались богословские кружки и проводились поездки с лекциями по Франции, но и организовывалась конкретная помощь.

Мать Мария и Николай Бердяев. 1930 год.

Первый дом, который стал приютом для всех нуждающихся, был старым и пустым зданием. Мать Мария сразу решила, что одна из комнат на втором этаже будет превращена в домовую церковь. Именно с церкви начались росписи стен, окон, вышивки для убранства. Постепенно дом заполнился «посетительницами», а уже через два года он не вмещал всех нуждающихся. Еще в 1912 году Мать Мария написала стихи, не зная, что через двадцать лет эти строки будут ей написаны на гобелене на евангельский сюжет:

О другой тишине буду Бога молить,
Вышивать бесконечный узор,
Поведет меня медленно алая нить
Средь пустынь и синеющих гор.
Вышью я над водою оливковый лес,
Темных снастей кресты, рыбарей,
Бесконечную синь распростертых небес,
Красных рыб средь прозрачных морей.
И средь синего полога голубь взлетит
С ореолом прозрачных лучей;
И средь звездных полей будет дьявол разбит,
Вышью золотом взмахи мечей.

О стихах матери Марии писал Евгений Богат: «Разве дело в том, насколько искусно огранены те или иные ее строки? Стихи матери Марии – нечто большее, чем стихи в обычном понимании. Она писала их не для публикаций, а потому, что должна была выразить душевную боль, поиск, порой безысходность».

Мать Мария с матерью Евдокией и матерью Любовью. Villa de Saxe, 1935 год.

В 1935 году дочь матери Марии Гаяна приехала в СССР и через два года умерла в Москве от дизентерии. Мать Мария, не смотря на несчастья в своей жизни, продолжала вести активную деятельность не только по благоустройству дома - она много ездила по Франции, списывалась с больницами, посещала их и привозила к себе в «общежитие» для восстановления сил самых разных людей. В своем тексте «В мире отверженных» мать Мария рассказывала: «Во-первых, удалось организовать Комитет помощи русским душевнобольным, в который вошли доктора-психиатры, как русские, так и французы, и различные лица, принявшие к сердцу тяжелое положение этих больных. Во-вторых, удалось, путем переписки со всеми французскими психиатрическими учреждениями (которых больше восьмидесяти) установить, что по крайней мере в 60-ти из них находятся на излечении русские. Общая цифра этих людей достигает 600 человек. Дома чрезвычайно разбросаны по всей Франции, русские распределены в них неравномерно – есть такие, где два-три человека, а есть и такие, где их несколько десятков. Перед Комитетом стоит задача посетить все дома, что, конечно, требует больших средств, даже при возможности поручить это дело в особо удаленных департаментах местным православным священникам. Но, несмотря на трудности этой задачи, кое-что мне удалось осуществить… Далее из всех моих впечатлений мне хочется выделить две семейные колонии – мужскую и женскую. Они находятся в департаменте Сены. Центр этого учреждения по составу больных не велик – это больница человек на пятьдесят, где есть зал для собраний, кинематографический зал, душ, парикмахерская, помещение для персонала и административное бюро. Принцип этой больницы-приюта, что больные распределены по квартирам у местных жителей. Правительство платит местным жителям, которые берут к себе домой больного, около 300 фр. в месяц. А лучший из хозяев на ежегодном конкурсе получает награду. Для местных жителей это своеобразное подсобное ремесло, а для больных – это возможность жить не в больничных стенах (эта больница может располагать только 50 койками, но располагает врачами и фельдшерами, которые еженедельно навещают больных). Мужчин, числящихся за этой больницей, – 800, а женщин – 500. Интересно заметить, что за 30 лет подобной практики существования колонии почти не было несчастных случаев, т. е. когда фельдшер замечает, что состояние больного ухудшается, он незамедлительно забирает его в больницу. Должна сказать, что система этих двух колоний произвела на меня самое отрадное впечатление. Теперь хочу перейти к вопросу о «русских» больных. Это понятие «русский» для меня и нашего «Православного дела» гораздо шире. Мне часто приходится иметь дело с больными вообще любой славянской народности. Они были рады объясниться со мной хоть на каком-то славянском языке и рассказать о своих нуждах. Ведь они даже французского не знают и объясниться с персоналом не могут... Я сама видела совершенно ужасающий случай (и, видимо, он не единственный), как один молодой поляк, только что приехавший во Францию и не знающий ни слова по-французски, заболел, но попал на излечение не в обыкновенную больницу, а в сумасшедший дом. Там-то я его и обнаружила. И сколько таких случаев еще! Многие из таких больных умоляют помочь им выйти отсюда. Не будем забывать, что больных среди них большинство и что выход для них невозможен. Но необходимо посещать больных как в нормальных стационарах, так и душевнобольных. Надо отвечать на их письма, посылать им газеты, книги, табак... Но есть категория людей, которым нужна не только такая «косметическая», но кропотливая и постоянная помощь. Необходимо, чтобы кто-нибудь взял на себя заботу об их устройстве на работу или нахождению им посильного труда, вне стен больницы. К этой категории относятся: бывшие пьяницы, сидящие иногда по пять лет и получившие дезинтоксикацию, потом жертвы всяческих несчастных случаев, падений, переломов, сотрясений мозга, плохо видящие и глухие. Посещая больницы, по составу людей из «русско-славянских» народов я видела за последнее время: несколько инженеров, художников, много офицеров, таксистов, простых казаков, одного банкира, солдата экспедиционного корпуса, одного калмыка. (Женщин гораздо меньше, чем мужчин.) Среди больных попадаются и очень молодые. Я видела трех слепцов и одному из них, по словам врача, операция помогла. Все эти люди нуждаются в общении на родном языке, участливости и внимании, так как все они одиноки».

Чем активнее разворачивалась деятельность матери Марии, тем острее проявлялась необходимость в аренде нового дома в Париже, и летом 1934 года мать Мария сняла новый дом на улице Лурмель. Этот дом был расположен в 15-ом округе Парижа, в самом центре «русского района». Плата за съем составляла 25 тысяч франков в год, что по тем временам было огромной суммой. Мочульский писал: «Денег никаких, риск огромный, но она не боится», - а сама мать Мария как бы отвечала ему: «Вы думаете, что я бесстрашная. Нет, я просто знаю, что это нужно и что это будет. На Сакс я не могла развернуться. Я кормлю теперь двадцать пять голодающих, а там я буду кормить сто. Я просто чувствую по временам, что Господь берет меня за шиворот и заставляет делать, что Он хочет. Так и теперь с этим домом. С трезвой точки зрения это – безумие, но я знаю, что это будет. Будет и церковь, и столовая, и большое общежитие, и зал для лекций, и журнал. Со стороны я могу показаться авантюристкой. Пусть! Я не рассуждаю, а повинуюсь».

Дом на улице Лурмель был настолько нежилым, что пришлось заниматься настоящей стройкой, но и это не стало препятствием для матери Марии, она ни минуты не оставалась без дела, занимаясь благоустройством дома, закупкой продовольствия, поездками по стране, вышивкой икон, написанием стихов и статей, а также организационной работой. Ее близкий друг и помощник профессор Мочульский вспоминал: «Комната, в которой живет мать Мария, – под лестницей, между кухней и прихожей. В ней большой стол, заваленный рукописями, письмами, счетами и множеством самых неожиданных предметов. На нем стоит корзинка с разноцветными мотками шерсти, большая чашка с недопитым холодным чаем. В углу – темная икона... Комната не отапливается. Дверь всегда открыта. Иногда м. Мария не выдерживает, запирает дверь на ключ, падает в кресло и говорит: «Больше не могу так, ничего не соображаю. Устала, устала. Сегодня было около сорока человек, и каждый со своим горем, со своей нуждой. Не могу же я их прогонять». Но запирание на ключ не помогает. Начинается непрерывный стук в дверь, она отворяет и говорит мне: «Видите, так я живу».

Осень 1939 года. Слева направо: С.Б.Пиленко, Юра Скобцов, А.Бабаджан, мать Мария, Г.П.Федотов, о. Дмитрий Клепинин, К.В.Мочульский. На улице Лурмель.

14 июня 1940 года Париж был оккупирован, но работа матери Марии и «Православного дела» не только не прекратилась, а даже усилилась и расширилась. При немецкой администрации эта деятельность стала более опасной. 22 июня 1941 года после нападения Германии на СССР в Париже и окрестностях было арестовано больше тысячи русских эмигрантов. Все они были направлены в лагерь Компьень в ста километрах от Парижа. Среди арестованных были и соратники матери Марии по «Православному делу». Отец С.Гаккель писал: «В числе заключенных находился и Игорь Александрович Кривошеин. В конце июля он был освобожден. Его товарищи по заключению, чья судьба еще не была решена, поручили ему организовать помощь как заключенным в лагере, так и их семьям, многие из которых лишились средств к существованию. Чтобы осуществить это задание, И.А.Кривошеин обратился к С.Ф.Штерну, который годами занимался сбором пожертвований и оказания помощи нуждающимся. Штерн согласился помочь и посоветовал Кривошеину обратиться к матери Марии. Это была их первая встреча. Мать Мария приняла его ласково и сразу дала согласие на совместную работу».

После этого при помощи Кривошеина был организован комитет, в который помимо матери Марии, Кривошеина и С.Ф.Штерна, вошли отец Димитрий Клепинин, С.В.Медведева и Р.С.Клячкина. С 1941-го по 1942-й годы комитетом были отправлены сотни посылок семьям заключенных и нуждающимся, французский Красный Крест предоставил для перевоза посылок грузовик. Самый опасный период для «Православного дела» наступил в 1942 году. С 7 июня во Франции вступил в силу указ гитлеровской канцелярии о необходимости всем евреям носить «желтую звезду Давида». Практически с июля месяца начались массовые аресты евреев. В доме на улице Лурмель уже не хватало места для всех нуждающихся, а с возникновением необходимости в оказании помощи евреям работы только прибавилось. Кривошеин говорил: «Вопрос стоял уже не только о материальной помощи. Нужно было доставать для евреев поддельные документы, помогать им бежать в еще не оккупированную зону Франции, укрывать их и устраивать детей, родители которых были уже арестованы».

Юрий Скобцов. Лурмель, 1940 год.

8 февраля 1943 года состоялся обыск в доме на улице Лурмель. «Православное дело» было разгромлено гестаповцами, а сын матери Марии Юрий Скобцов был арестован. 9 февраля 1943 года мать Мария, отец Димитрий Клепинин и Ф.Пьянов были также арестованы гестапо, и заключены в пересыльную тюрму - форт Роменвиль. 27 апреля мать Мария в числе 213 арестованных была отправлена в женский концлагерь Равенсбрюк. В 1944 году 28 января Софья Борисовна Пиленко получила открытку от дочери из Равенсбрюка, в которой мать Мария писала: «Я сильна и крепка».

6 февраля в концлагере Дора погиб Юрий Скобцов. Тем временем, находясь в лагере, мать Мария посещала бараки, утешала женщин, вела беседы, читала им Евангелие и толковала его. Она была казнена 31 марта 1945 года в газовой камере лагеря Равенсбрюк. По одной из версий её гибели, накануне Пасхи, 31 марта 1945 года, она пошла в газовую камеру вместо одной из отобранных администрацией лагеря женщин.

В 1985 году мемориальным центром Яд Вашем матери Марии посмертно было присвоено звание «праведник мира», а 16 января 2004 года мать Мария была канонизирована Константинопольским патриархатом как преподобномученица.

Текст подготовил Андрей Гончаров

Использованные материалы:

Материалы сайта www.mere-marie.com
Материалы сайта www.ricolor.org
Тексты статей Ксении Кривошеиной

Кто я, Господи?

Кто я, Господи? Лишь самозванка,
Расточающая благодать.
Каждая царапинка и ранка
В мире говорит мне, что я мать.

Только полагаться уж довольно
На одно сцепление причин.
Камень, камень, Ты краеугольный,
Основавший в небе каждый чин.

Господи, Христос - чиноположник,
Приобщи к работникам меня,
Чтоб ответственней и осторожней
Расточать мне искры от огня.

Чтоб не человечьим благодушьем,
А Твоей сокровищницей сил
Мне с тоской бороться и с удушьем,
С древним змием, что людей пленил.

Прощайте, берега. Нагружен мой корабль...

Прощайте берега. Нагружен мой корабль
Плодами грешными оставленной земли.
Без груза этого отплыть я не могла бы
Туда, где в вечности блуждают корабли.

Всем, всем ветрам морским открыты ныне снасти.
Все бури соберу в тугие паруса.
Путь корабля таков: от берега, где страсти,
В бесстрастные Господни небеса.

А если не доплыть? А если сил не хватит?
О, груз достаточен... неприхотливо дно.
Тогда холодных, разрушительных объятий
Наверно миновать не суждено.

За этот день, за каждый день отвечу...

За этот день, за каждый день отвечу, -
За каждую негаданную встречу, -
За мысль и необдуманную речь,
За то, что душу засоряю пылью
И что никак я не расправлю крылья,
Не выпрямлю усталых этих плеч.
За царский путь и за тропу пастушью,
Но, главное, - за дани малодушью,
За то, что не иду я по воде,
Не думая о глубине подводной,
С душой такой крылатой и свободной,
Не преданной обиде и беде.
О, Боже, сжалься над Твоею дщерью!
Не дай над сердцем власти маловерью.
Ты мне велел: не думая, иду...
И будет мне по слову и по вере
В конце пути такой спокойный берег
И отдых радостный в Твоём саду.

Нет, Господь, я дорогу не мерю...

Нет, Господь, я дорогу не мерю, -
Что положено, то и пройду.
Вот услышу опять про потерю,
Вот увижу борьбу и вражду.

Я с открытыми миру глазами,
Я с открытою ветру душой;
Знаю, слышу - Ты здесь, между нами,
Мерой меришь весь путь наш большой.

Что же? Меряй. Мой подвиг убогий
И такой неискупленный грех,
Может, исчислением строгий, -
И найдёшь непростительней всех.

И смотреть я не буду на чашу,
Где грехи мои в бездну летят,
И ничем пред Тобой не украшу
Мой разорванный, нищий наряд.

Но скажу я, какою тоскою
Ты всю землю свою напоил,
Как закрыты дороги к покою,
Сколько в прошлом путей и могил.

Как в закатную серую пору
Раздаётся нездешний набат
И видны истомлённому взору
Вихри крыльев и отблески лат.

И тогда, нагибаясь средь праха,
Прячась в пыльном, земном бурьяне,
Я не знаю сомненья и страха,
Неповинна в свершенной вине.

Что ж? Суди! Я тоскою закатной
Этим плеском немеркнувших крыл
Оправдаюсь в пути безвозвратном,
В том, что день мой не подвигом был.

Информация
Посетители, находящиеся в группе Гости , не могут оставлять комментарии к данной публикации.