Василий (Васо) Абаев. Воспоминания о васо

Виднейший специалист по истории иранских языков и по своему родному осетинскому языку, автор фундаментального Историко-этимологического словаря осетинского языка в 5-ти томах (1958–1990). Занимался также мифологией и фольклором иранских народов, осетинской литературой.

АБАЕВ, ВАСИЛИЙ (ВАСО) ИВАНОВИЧ (1900–2001), русский лингвист. Родился 2 (15) декабря 1900 в с.Коби Тифлисской губернии (ныне Грузия). В 1925 окончил факультет общественных наук Ленинградского университета, в 1928 аспирантуру. В 1928–1930 – сотрудник Кавказского историко-археологического института АН

СССР. С 1930 более полувека работал в Яфетическом институте (затем Институт языка и мышления, Институт языкознания АН СССР в Ленинграде, с 1950 – в Москве). Доктор филологических наук (1962), профессор (1969). Лауреат Государственной премии СССР (1981). Почетный член Азиатского Королевского обществ

а Великобритании и Ирландии (1966), член-корреспондент Финно-угорского общества в Хельсинки (1973). Умер Абаев в Москве 18 марта 2001.

Ученик Н.Я.Марра, в ранних работах находился под влиянием его идей, от которых впоследствии отошел. Виднейший специалист по истории иранских языков и по своему род

Как теоретик лингвистики выступил в 1934 с концепцией, разграничивающей два аспекта языка

: «технику» (стандартное обозначение в языке явлений действительности и формальные средства такого обозначений) и «идеологию» (отражение в языке того или иного мировоззрения); слова и другие единицы языка первоначально идеологичны, затем происходит их «технизация», «выветривание» первоначального иде

Абаев Василий Иванович - выдающийся ученый, иранист-осетиновед, академик АН России, профессор, доктор филологических наук, старший научный сотрудник Института языкознания АН СССР, действительный член Азиатского Королевского общества (академии) Англии (1966), член-корреспондент Финно-Угорского общества в Хельсинки (1973).

Основная фундаментальная работа В.И. Абаева - пятитомный «Историко-этимологический словарь осетинского языка» (1958-1990), в котором прослеживается этимология и история осетинских слов на материале 190 языков мира и связи осетинского языка с иранским и индоевропейскими, а также с тюркскими, финно-угорскими и другими языками. Этот материал является весьма ценным для развития этимологической фоносемантики.

Собственно фоносемантическая работа В.И. Абаева - Мимео-изобразительные слова в осетинском языке / В. И. Абаев // Сб. научн. Трудов/ Институт языкознания АН СССР. - М., 1956. - Т. 6. - С. 409 - 427.

В статьях В.И. Абаева «Язык как идеология и язык как техника» (1936) http://crecleco.seriot.ch/textes/Abaev34.html и «Еще о языке как идеологии и как технике» (1936) противопоставляются две стороны языка: «языка как техники» и «языка как идеологии». По мнению ученого, в словаре представлена техническая семантика слова, а в этимологии, связи с другими словами и между значениями слова отражается та или иная идеология (идеосемантика).

Например, техническая семантика слова труд выражает «понятие о производительной деятельности», но его этимологическая связь со страданием и болезнью отражает определенную идеологию. Следовательно, при появлении нового понятия его «наречение происходит… на определенной материальной основе мировоззрения, идеологии данной среды». Поэтому в разных языках или в одном языке в разные эпохи одно и то же явление может именоваться по-разному.

По сути В.И. Абаев подходит в представлению об утрате знаком примарной мотивированности. Здесь очевидна связь его мыслей с фоносемантическим законом множественности номинации и отсутствии одно-однозначной связи между фонетической оболочкой слова и его значением.

По мнению В.И. Абаева, «технизация языка», с одной стороны, «оказывается… истинным благодеянием: она экономит обществу силы, она избавляет общество от непосильного труда вновь и вновь переделывать сверху донизу свою речь». В то же время «процесс технизации несет в себе… могучую унифицирующую тенденцию, которой живое семантическое сознание сопротивляется».

«Творческий» период, когда «преобладают идеологически-созидательные процессы», переносится в основном в глубокую древность, а современность признается «периодом, когда преобладают процессы технически-приспособительные».Т.М. Николаева [Николаева 2000] отмечает сходство понятие языка как идеологии с тем, что теперь принято называть картинами мира в языке.

В статье «Понятие идеосемантики» (1948) http://www.philology.ru/linguistics1/abaev-48.htm В.И. Абаев говорит о необходимости разграничить «современное коммуникативное использование слова» (техническую семантику, малую семантику) и «идеосемантику» (большую семантику), последнее понятие сближается с восходящим к В. фон Гумбольдту понятием внутренней формы.

«От каждого слова-понятия к другим тянется сложная паутина симпатических и антагонистических связей, которая образует вокруг него своеобразную и трудно передаваемую на другой язык идеосемантическую оболочку. То, что поддается непосредственному и однозначному переводу на другой язык, относится обычно к "малой семантике". Передача на другой язык идеосемантики требует очень тонкого знания обоих языков, да и то удается лишь приближенно. Оно и понятно, если учесть, что идеосемантика определяется сложными внутриязыковыми связями и отношениями, передать которые средствами другого языка весьма трудно».

Однако понятие внутренней формы, согласно В.И. Абаеву, не может относиться, как это предполагал Гумбольдт, к языку в целом, речь может идти лишь о внутренней форме «элементов речи», т.е., в первую очередь, слов. Такое более узкое понимание внутренней формы вполне соответствовало привычной в отечественной науке традиции употреблении данного термина, восходящей к А.А. Потебне.

Указано, что «малая семантика» слов обычно хорошо поддается переводу на другие языки, в отличие от «большой семантики», из которой, в первую очередь, и складывается специфика конкретного языка. «Идеосемантика начинается там, где начинаются тонкости и нюансы». Еще более определенно, чем в ранних статьях, она связывается с национальными картинами мира.

Абаев пишет: «Из каждого слова, которое мы употребляем, глядят на нас не сорок веков, а по меньшей мере сорок тысячелетий. И если бы не привычность и обыденность повседневной речевой практики, какое-нибудь слово "корова" должно было бы в большей степени приводить нас в священный трепет своей подавляющей древностью, чем все египетские пирамиды. Воссоздать до конца историю хотя бы одного слова - это значит в какой-то степени приобщиться к раскрытию тайны всей человеческой речи и мышления».

В статье «О принципах этимологического словаря» (1952) http://abaev-a.ru/?id=2223 подчеркивается связь истории слов с историей мышления, особо отмечено, как «общие и отвлеченные понятия… постепенно формируются на базе конкретных, образных представлений». Пример этимологии В.И. Абаева.

«Осет. Wœrgon — лат. c Volcānus

Видное место в осетинской мифологии и нартовском эпосе занимает бог кузнечного дела Kurdalægon.

Форма Kurdalægon представляет упрощение более полной, тоже засвидетельствованной формы Kurd-Alæ-Wærgon, что значит "Кузнец-Аланcкий-Варгон". Имя Wærgon я сопоставил в свое время с латинским Volcānus . Латинисты встретили мою этимологию молчанием. Это молчание пока не нарушено. Но я могу спокойно выжидать. Недавно проф. Дюмезиль вновь обратил внимание на то, что имеющиеся опыты разъяснения латинского Volcānus совершенно неудовлетворительны . Этрусское Velχan само заимствовано из латинского, а критский Fελχανόξ типологически не имеет ничего общего с Вулканом и к тому же сам по происхождению еще более темен.

Если под этимологией понимать выяснение происхождения слова, то мы имеем пока только одну этимологию латинского Volcānus, именно ту, которую я предложил. С звуковой стороны соответствие Wœrgon // Volcānus настолько безупречно, что могло бы служить школьным примером математической точности звуковых законов. Семантическая сторона также не оставляет желать ничего лучшего.

Особый интерес заключен в том, что вскрывается тотемическая подпочва некоторых индоевропейских верований. Дело в том, что Wœrgon и Volcānus являются производными от индоевропейского *vlko- волк. Видимо, и у алан, и у римлян культ бога огня и кузнечного дела был преемственно связан с тотемическим культом волка. Такая интерпретация находится в полном согласии с реалиями. Известно, что эмблемой Рима служила волчица, кормящая близнецов Ромула и Рема. А в осетинском родоначальник нартов, отец близнецов Хсара и Хсартага, зовется Wœrxœg. что значит этимологически "волк".

Если в связи с гоголевским Вием мы говорили о скифо-украинской изоглоссе, то Wœrgon // Volcānus - хорошая скифо-латинская изоглосса».

В статье «Лингвистический модернизм как дегуманизация науки о языке» (1965) выступает против многих положений Ф.де Соссюра, в частности об изучении языка «в себе и для себя». Структурализм В.И. Абаев определяет через «дегуманизацию», «изгнание человека» и связывает его с литературным модернизмом. Автор резко отзывается об идеях Ф. де Соссюра, Л. Ельмслева, ПЛК, дескриптивистов.

В статье «Языкознание описательное и объяснительное. О классификации наук» (ВЯ, 1986) В.И. Абаев в области лексической семантики объяснительной дисциплиной считает только этимологию, в топологии языков - стадиальная типология, которой придерживался Н.Я. Марр. Особое значение придает ученый проблеме глоттогенеза, которая в науке того времени не признавалась строго научной проблемой.

В.И. Абаев высказывает идеи, близкие к фоносемантической этимологии, закону множественной номинации, стадиальности в развитии языка, а также отмечает «методологический застой» в этимологии и в качестве одного из способов его преодолеть указывает на звукосимволизм, настаивая на том, что этимологические словари следует пересмотреть с целью повышения их ценности путём наиболее полного выявления звукосимволических слов.

Литература : Алпатов В.М. Волошинов, Бахтин и лингвистика. М., Языки славянской культуры. 2005. Николаева Т.М. Несколько слов о лингвистической теории 30-х: фантазии и прозрения // Слово в тексте и словаре. К 70-летию академика Ю.Д. Апресяна. М., Языки русской культуры. 2000. ght"/>

15 (27) декабря (19001227 ) , с. Коби Душетского уезда Тифлисской губернии - 18 марта , Москва

Биография, образование, карьера:

Из крестьянской семьи. В 1918 г. окончил Тифлисскую классическую гимназию, работал учителем в родном селе. В 1922-1925 гг. студент ФОН ЛГУ. В 1925-1928 гг. аспирант НИИ ИЛЯЗВ при ЛГУ. С 1929 г. профессор кафедры общего языкознания ЛИЛИ, ЛИФЛИ, филологического ф-та ЛГУ. В 1928-1930 гг. научный сотрудник КИАИ АН СССР в Тифлисе; В период с 1930-1941, 1945-1950 гг. научный сотрудник ИЯМ (с 1935 г. заведующий иранским кабинетом); в 1941-1945 гг. научный сотрудник Северо-Осетинского и Юго-Осетинского НИИ; с 1950 г. научный сотрудник ИЯ СССР в Ленинграде (с 1952 г. в Москве); в 1930-1931 научный сотрудник ГПБ. Без защиты присуждены ученые степени в 1935 г. кандидата, в 1962 г. доктора филологических наук, в 1969 г. профессора.

Нарграды, звания:

В 1981 г. присуждена Государственная премия СССР.

Членство в научных организациях и союзах:

С 1966 г. почетный член Азиатского королевского общества Великобритании и Ирландии, с 1973 г. член-корреспондент финно-угорского общества в Хельсинки.

Основные публикации:

Краеведение у горских народов // Известия НИИ краеведения. Владикавказ. 1926. Вып. 2. С. 17-20;

Язык как идеология и язык как техника // Язык и мышление. М.; Л., 1934. Вып. 2;

Ритмика осетинской речи // Из осетинского эпоса. М.; Л., 1939. С. 96-134;

Понятие идеосемантики // Язык и мышление. 1948. Вып. 11;

Осетинский язык и фольклор. М.; Л., 1949. Т. 1;

Историко-этимологический словарь осетинского языка: В 4 т. М.; Л., 1958. Т. 1. 655 с.; Л., 1973. Т. 2. 448 с.; Л., 1979. Т. 3. 358 с.; Л., 1989. Т. 4;

Из иранской ономастики // История иранского государства и культуры. К 250-летию иранского государства. М., 1971. С. 262-276;

К вопросу о прародине и древнейших миграциях индоарийских народов // Древний Восток и античный мир. М., 1972. С. 26-37;

Миф и история в Гатах Зороастра // Историко-филологическое исследование. М., 1974. С. 310-321;

Нартовский эпос осетин. Цхинвали, 1982 (вып. 1983);

Избранные труды. Т. I. Религия, фольклор, литература. Владикавказ, 1990.

О нем:

Гаглоева З.Д. Этнография осетин в трудах В.И. Абаева // Известия Юго-Осетинского НИИ. Орджоникидзе, 1960. Вып. 10. С. 44-52;

Современное кавказоведение. Справочник персоналий. Ростов-на-Дону, 1999. С. 6;

Калоев Б.А. Василий Иванович Абаев и его вклад в этнографию // ЭО, 2001. № 5. С. 102-117.

Место работы: Учёная степень: Учёное звание: Альма-матер : Награды и премии:

Васи́лий Ива́нович Аба́ев (осет. Абайты Васо ; 2 (15) декабря , селение Коби Тифлисской губернии, ныне Грузия - 12 марта , Москва) - выдающийся советский и российский учёный-филолог, языковед-иранист , краевед и этимолог, педагог, профессор.

Биография

Окончил факультет общественных наук Ленинградского университета (). Работал в Кавказском историко-археологическом институте АН СССР (1928-30), с 1930 - в Яфетическом институте (позднее преобразованном в Институт языка и мышления им. Марра), с 1950 - в в Москве. Ранние работы под сильным влиянием идей Н. Я. Марра ; впоследствии переходит на позиции традиционного сравнительно-исторического языкознания .

Опубликовал исследования «Нартовский эпос» (1945), «Осетинский язык и фольклор» (1949) . Одна из главных работ В. И. Абаева - фундаментальный «Историко-этимологический словарь осетинского языка» в 5 томах (1958-90); в нём прослеживается этимология и история осетинских слов и внешние связи осетинского языка с индоевропейскими и неиндоевропейскими языками.

Публиковал также теоретические исследования по общим проблемам языка и методологии лингвистики («Язык как идеология и язык как техника» (1934), «Понятие идеосемантики» (1948), «Скифоевропейские изоглоссы» (1965)). В ранних работах 1930-х гг. во многом в духе Марра предложил разграничивать два аспекта языка: «технику» и «идеологию». В статье г. с позиций традиционной филологии выступил с резкой критикой зарубежного и отечественного структурализма , повторив стандартные для советского идеологического дискурса тех лет обвинения структуралистов в «дегуманизации» лингвистики (имеется полемический ответ П. С. Кузнецова на эту статью).

Умер 12 марта 2001 года в Москве. Похоронен в некрополе при Храме Рождества Пресвятой Богородицы во Владикавказе.

Память

Награды

Напишите отзыв о статье "Абаев, Василий Иванович"

Примечания

Комментарии

Источники

Литература

• Исаев М. И. Василий Иванович Абаев (род. 15 декабря 1900 г.) // Отечественные лексикографы: XVIII-XX века / Под ред. Г. А. Богатовой . ; Лексикографический семинар; Кабинет «Славянский мир». - М .: Наука , 2000. - С. 399 - 417. - 512 с. - 1 000 экз. - ISBN 5-02-011750-1 . (в пер.)

Ссылки

• Дубинская О. . Независимая газета (ng.ru) (27 декабря 2000). Проверено 3 февраля 2013. .

Отрывок, характеризующий Абаев, Василий Иванович

– Я подразумеваю, что франк масонство есть fraterienité [братство]; и равенство людей с добродетельными целями, – сказал Пьер, стыдясь по мере того, как он говорил, несоответственности своих слов с торжественностью минуты. Я подразумеваю…
– Хорошо, – сказал ритор поспешно, видимо вполне удовлетворенный этим ответом. – Искали ли вы средств к достижению своей цели в религии?
– Нет, я считал ее несправедливою, и не следовал ей, – сказал Пьер так тихо, что ритор не расслышал его и спросил, что он говорит. – Я был атеистом, – отвечал Пьер.
– Вы ищете истины для того, чтобы следовать в жизни ее законам; следовательно, вы ищете премудрости и добродетели, не так ли? – сказал ритор после минутного молчания.
– Да, да, – подтвердил Пьер.
Ритор прокашлялся, сложил на груди руки в перчатках и начал говорить:
– Теперь я должен открыть вам главную цель нашего ордена, – сказал он, – и ежели цель эта совпадает с вашею, то вы с пользою вступите в наше братство. Первая главнейшая цель и купно основание нашего ордена, на котором он утвержден, и которого никакая сила человеческая не может низвергнуть, есть сохранение и предание потомству некоего важного таинства… от самых древнейших веков и даже от первого человека до нас дошедшего, от которого таинства, может быть, зависит судьба рода человеческого. Но так как сие таинство такого свойства, что никто не может его знать и им пользоваться, если долговременным и прилежным очищением самого себя не приуготовлен, то не всяк может надеяться скоро обрести его. Поэтому мы имеем вторую цель, которая состоит в том, чтобы приуготовлять наших членов, сколько возможно, исправлять их сердце, очищать и просвещать их разум теми средствами, которые нам преданием открыты от мужей, потрудившихся в искании сего таинства, и тем учинять их способными к восприятию оного. Очищая и исправляя наших членов, мы стараемся в третьих исправлять и весь человеческий род, предлагая ему в членах наших пример благочестия и добродетели, и тем стараемся всеми силами противоборствовать злу, царствующему в мире. Подумайте об этом, и я опять приду к вам, – сказал он и вышел из комнаты.
– Противоборствовать злу, царствующему в мире… – повторил Пьер, и ему представилась его будущая деятельность на этом поприще. Ему представлялись такие же люди, каким он был сам две недели тому назад, и он мысленно обращал к ним поучительно наставническую речь. Он представлял себе порочных и несчастных людей, которым он помогал словом и делом; представлял себе угнетателей, от которых он спасал их жертвы. Из трех поименованных ритором целей, эта последняя – исправление рода человеческого, особенно близка была Пьеру. Некое важное таинство, о котором упомянул ритор, хотя и подстрекало его любопытство, не представлялось ему существенным; а вторая цель, очищение и исправление себя, мало занимала его, потому что он в эту минуту с наслаждением чувствовал себя уже вполне исправленным от прежних пороков и готовым только на одно доброе.
Через полчаса вернулся ритор передать ищущему те семь добродетелей, соответствующие семи ступеням храма Соломона, которые должен был воспитывать в себе каждый масон. Добродетели эти были: 1) скромность, соблюдение тайны ордена, 2) повиновение высшим чинам ордена, 3) добронравие, 4) любовь к человечеству, 5) мужество, 6) щедрость и 7) любовь к смерти.
– В седьмых старайтесь, – сказал ритор, – частым помышлением о смерти довести себя до того, чтобы она не казалась вам более страшным врагом, но другом… который освобождает от бедственной сей жизни в трудах добродетели томившуюся душу, для введения ее в место награды и успокоения.
«Да, это должно быть так», – думал Пьер, когда после этих слов ритор снова ушел от него, оставляя его уединенному размышлению. «Это должно быть так, но я еще так слаб, что люблю свою жизнь, которой смысл только теперь по немногу открывается мне». Но остальные пять добродетелей, которые перебирая по пальцам вспомнил Пьер, он чувствовал в душе своей: и мужество, и щедрость, и добронравие, и любовь к человечеству, и в особенности повиновение, которое даже не представлялось ему добродетелью, а счастьем. (Ему так радостно было теперь избавиться от своего произвола и подчинить свою волю тому и тем, которые знали несомненную истину.) Седьмую добродетель Пьер забыл и никак не мог вспомнить ее.
В третий раз ритор вернулся скорее и спросил Пьера, всё ли он тверд в своем намерении, и решается ли подвергнуть себя всему, что от него потребуется.
– Я готов на всё, – сказал Пьер.
– Еще должен вам сообщить, – сказал ритор, – что орден наш учение свое преподает не словами токмо, но иными средствами, которые на истинного искателя мудрости и добродетели действуют, может быть, сильнее, нежели словесные токмо объяснения. Сия храмина убранством своим, которое вы видите, уже должна была изъяснить вашему сердцу, ежели оно искренно, более нежели слова; вы увидите, может быть, и при дальнейшем вашем принятии подобный образ изъяснения. Орден наш подражает древним обществам, которые открывали свое учение иероглифами. Иероглиф, – сказал ритор, – есть наименование какой нибудь неподверженной чувствам вещи, которая содержит в себе качества, подобные изобразуемой.
Пьер знал очень хорошо, что такое иероглиф, но не смел говорить. Он молча слушал ритора, по всему чувствуя, что тотчас начнутся испытанья.
– Ежели вы тверды, то я должен приступить к введению вас, – говорил ритор, ближе подходя к Пьеру. – В знак щедрости прошу вас отдать мне все драгоценные вещи.
– Но я с собою ничего не имею, – сказал Пьер, полагавший, что от него требуют выдачи всего, что он имеет.
– То, что на вас есть: часы, деньги, кольца…
Пьер поспешно достал кошелек, часы, и долго не мог снять с жирного пальца обручальное кольцо. Когда это было сделано, масон сказал:
– В знак повиновенья прошу вас раздеться. – Пьер снял фрак, жилет и левый сапог по указанию ритора. Масон открыл рубашку на его левой груди, и, нагнувшись, поднял его штанину на левой ноге выше колена. Пьер поспешно хотел снять и правый сапог и засучить панталоны, чтобы избавить от этого труда незнакомого ему человека, но масон сказал ему, что этого не нужно – и подал ему туфлю на левую ногу. С детской улыбкой стыдливости, сомнения и насмешки над самим собою, которая против его воли выступала на лицо, Пьер стоял, опустив руки и расставив ноги, перед братом ритором, ожидая его новых приказаний.
– И наконец, в знак чистосердечия, я прошу вас открыть мне главное ваше пристрастие, – сказал он.
– Мое пристрастие! У меня их было так много, – сказал Пьер.
– То пристрастие, которое более всех других заставляло вас колебаться на пути добродетели, – сказал масон.
Пьер помолчал, отыскивая.
«Вино? Объедение? Праздность? Леность? Горячность? Злоба? Женщины?» Перебирал он свои пороки, мысленно взвешивая их и не зная которому отдать преимущество.
– Женщины, – сказал тихим, чуть слышным голосом Пьер. Масон не шевелился и не говорил долго после этого ответа. Наконец он подвинулся к Пьеру, взял лежавший на столе платок и опять завязал ему глаза.
– Последний раз говорю вам: обратите всё ваше внимание на самого себя, наложите цепи на свои чувства и ищите блаженства не в страстях, а в своем сердце. Источник блаженства не вне, а внутри нас…
Пьер уже чувствовал в себе этот освежающий источник блаженства, теперь радостью и умилением переполнявший его душу.

Скоро после этого в темную храмину пришел за Пьером уже не прежний ритор, а поручитель Вилларский, которого он узнал по голосу. На новые вопросы о твердости его намерения, Пьер отвечал: «Да, да, согласен», – и с сияющею детскою улыбкой, с открытой, жирной грудью, неровно и робко шагая одной разутой и одной обутой ногой, пошел вперед с приставленной Вилларским к его обнаженной груди шпагой. Из комнаты его повели по коридорам, поворачивая взад и вперед, и наконец привели к дверям ложи. Вилларский кашлянул, ему ответили масонскими стуками молотков, дверь отворилась перед ними. Чей то басистый голос (глаза Пьера всё были завязаны) сделал ему вопросы о том, кто он, где, когда родился? и т. п. Потом его опять повели куда то, не развязывая ему глаз, и во время ходьбы его говорили ему аллегории о трудах его путешествия, о священной дружбе, о предвечном Строителе мира, о мужестве, с которым он должен переносить труды и опасности. Во время этого путешествия Пьер заметил, что его называли то ищущим, то страждущим, то требующим, и различно стучали при этом молотками и шпагами. В то время как его подводили к какому то предмету, он заметил, что произошло замешательство и смятение между его руководителями. Он слышал, как шопотом заспорили между собой окружающие люди и как один настаивал на том, чтобы он был проведен по какому то ковру. После этого взяли его правую руку, положили на что то, а левою велели ему приставить циркуль к левой груди, и заставили его, повторяя слова, которые читал другой, прочесть клятву верности законам ордена. Потом потушили свечи, зажгли спирт, как это слышал по запаху Пьер, и сказали, что он увидит малый свет. С него сняли повязку, и Пьер как во сне увидал, в слабом свете спиртового огня, несколько людей, которые в таких же фартуках, как и ритор, стояли против него и держали шпаги, направленные в его грудь. Между ними стоял человек в белой окровавленной рубашке. Увидав это, Пьер грудью надвинулся вперед на шпаги, желая, чтобы они вонзились в него. Но шпаги отстранились от него и ему тотчас же опять надели повязку. – Теперь ты видел малый свет, – сказал ему чей то голос. Потом опять зажгли свечи, сказали, что ему надо видеть полный свет, и опять сняли повязку и более десяти голосов вдруг сказали: sic transit gloria mundi. [так проходит мирская слава.]
Пьер понемногу стал приходить в себя и оглядывать комнату, где он был, и находившихся в ней людей. Вокруг длинного стола, покрытого черным, сидело человек двенадцать, всё в тех же одеяниях, как и те, которых он прежде видел. Некоторых Пьер знал по петербургскому обществу. На председательском месте сидел незнакомый молодой человек, в особом кресте на шее. По правую руку сидел итальянец аббат, которого Пьер видел два года тому назад у Анны Павловны. Еще был тут один весьма важный сановник и один швейцарец гувернер, живший прежде у Курагиных. Все торжественно молчали, слушая слова председателя, державшего в руке молоток. В стене была вделана горящая звезда; с одной стороны стола был небольшой ковер с различными изображениями, с другой было что то в роде алтаря с Евангелием и черепом. Кругом стола было 7 больших, в роде церковных, подсвечников. Двое из братьев подвели Пьера к алтарю, поставили ему ноги в прямоугольное положение и приказали ему лечь, говоря, что он повергается к вратам храма.

Для посвященных людей одно имя Васо Абаева говорит о целой эпохе в развитии отечественной филологии и языкознания. Непосвященные люди, может быть, подивятся тому, что им это имя неизвестно. В действительности, подчас не зная о тех, кто за нас творит духовную историю человечества, мы постоянно пользуемся плодами этого творчества.

"Да, скифы мы, да, азиаты мы с раскосыми и жадными очами" - эта блоковская фраза, пожалуй, одна из самых известных и цитируемых. Но в то же время - один из фантомов Серебряного века. И для многих из нас за этим ничего не стоит, кроме поэтического эха пыльных степей с отдаленным отзвуком копыт скифских конниц. История загадочного племени входит в нашу жизнь через смутные познания легенд о курганах и золоте скифов, о величественном царстве, некогда оставившем свои следы в Крыму и Предкавказье, и о таинственном его исчезновении с лица земли.

Василий Иванович Абаев стоит в ряду тех ученых, кто продолжил жизнь скифов в своих фундаментальных трудах, обратившись к научным, историческим фактам и выявив отчетливые, но скрытые временем взаимосвязи удивительного скифского племени с другими индоевропейскими народами. Вслед за Всеволодом Миллером Васо Абаев, Жорж Дюмезиль, Эмиль Бенвенисг убедительно доказали, что жизнь скифов не закончилась - она продолжается в языке, обычаях, верованиях, эпических сказаниях другого народа, живущего с нами бок о бок. Этот народ - осетины.

Васо Абаев родился в горном осетинском селении Коби (по Военно-Грузинской дороге) за две недели до конца XIX века. Окончив Тифлисскую классическую гимназию, он уже в 18 лет преподавал родной язык в сельской школе. Единственное звание, за которое он энергично боролся, как он сам признается, это было "звание студента Петроградского университета в 1922 году". И действительно, поступив в университет на иранский разряд этнолого-лингвистического отделения, он в 1924 году опубликовал первые результаты своих исследований.

С тех пор за 75 лет кропотливого, титанического и многогранного труда из-под его пера вышло более 300 научных работ. Главный труд всей жизни Василия Абаева - фундаментальный, первый в своем роде "Историко-этимологический словарь осетинского языка", в котором на материале 190 языков и наречий мира развернуто глобальное полотно взаимосвязей осетинского языка. "Что такое этимологический словарь? - писал Василий Иванович. - Это - самый глубинный аспект исторического словаря. А что такое этногенез? Это - самый глубинный вариант истории народов". Работой над этим словарем Абаев отстоял и развил в отечественной науке метод сравнительного языкознания, показав неисчерпаемые возможности исторического подхода к языковому богатству различных этносов - от глубокой древности до наших дней.

Василий Абаев раскрывает картину развития осетинского языка от его древнеиранских корней. На богатой лингвоисторической базе академик Абаев убедительно доказывает принадлежность осетинского языка к иранской группе индоевропейской языковой семьи. Именно к этой группе принадлежал древний язык скифов и сарматов. Основным проводником языкового наследия этих племен стали аланы - их прямые потомки, которые, в свою очередь, являются непосредственными средневековыми предками современных осетин. Таким образом, выстраивая генеалогическую ветвь скифы-сарматы-аланы-осетины, ученый, с одной стороны, реконструирует историю осетинского народа на основании его языка, а с другой - открывает путь к изучению истории и культуры скифских племен. Сквозь этнолингвистическую историю небольшого кавказского народа, как в осколке голограммы, проступает картина целого - загадочного скифского мира. Таким образом, академик Абаев дает ключ к разгадке одной из тайн в истории человечества.

Василия Ивановича Абаева, безусловно, можно назвать художником своего дела - художником языкознания. А о художнике, как известно, лучше всего "судить по законам, им самим над собою признанными". Единственные законы, какие признает Васо Абаев, - это "творческий вклад и человеческий образ". И то и другое в его жизни неразделимо и взаимосвязано. Творческий вклад академика Абаева столь же монолитен, как и его личность. Целостность и принципиальность человеческой натуры приводили его к принципиальным и жестким решениям как в науке, так и в жизни.

В 1950 году Абаев "удостоился чести" стоять первым (по алфавиту) в черном списке Берии. О том, как он в этот список попал, нетрудно догадаться. Это был известный в советской истории очередной виток "решительного разоблачения врагов народа" и "покаяния" интеллигенции в своих ошибках. В этот период Сталин развернул кампанию в сфере языкознания. Василий Иванович Абаев тогда заведовал иранским кабинетом Института языка и мышления в Ленинграде и уже успел прослыть "аполитичным кабинетным ученым". Все суетились на всяческих заседаниях и совещаниях - один Абаев, ни на что не обращая внимания, продолжал свою работу по составлению "Историко-этимологического словаря осетинского языка". Статья в "Правде", которая "изобличала" ученого Абаева, не желавшего примкнуть "к общей массе лингвистов, признавших сталинское учение в языкознании", также не сбила его с толку, хотя не было секретом, что подобные статьи имели тогда совершенно определенные последствия. Вскоре его вызвали в Москву для "отчета", а в действительности - в расчете на то, что Абаев наконец "самокритично" даст оценку своим действиям.

На этом заседании в Институте языкознания АН СССР, длившемся несколько часов, фактически решалась его судьба - не только научная, но и человеческая. Он подробно рассказал о своих исследованиях, а когда дело дошло до вопросов, то на него обрушился шквал критики и обвинений. Василий Иванович методично ответил по существу каждому из огромного числа "критиков". Все ждали, когда он перейдет к самокритике, и ведущий заседание академик поторопил его: "...Я вас хочу спасти. Вы должны были покаяться в своих заблуждениях". На что Абаев невозмутимо ответил: "Спасибо за сочувствие, но, право, от моей совести меня никто не может спасти, кроме меня самого... Если ко мне нет больше вопросов, то всего вам хорошего". Величественно пройдя сквозь зал, Васо Абаев готов был к встрече с сотрудниками органов. Но этого не произошло. Наоборот, через несколько дней Васо Абаев получил известие о переводе его в Москву на должность заместителя директора Института языкознания.

Многих потом занимала мысль, как удалось Василию Ивановичу избежать участи многих его современников и коллег. Обстоятельства дела выяснились через несколько лет. Сталину принесли очередной список подлежавших репрессиям, где стояла фамилия Абаева. Напротив нее он красным карандашом поставил галочку и сказал: "Этого оставить. Хороший ученый. Перевести в Москву". Все оказалось просто: вождь пользовался книгами Васо Абаева (в частности, его трудом "Осетинский язык и фольклор"), конечно, нигде об этом не упоминая.

Строго оградив себя от всего, что могло бы помешать служению делу, Василий Иванович Абаев никогда не добивался того, чтобы результатом его работы стала должность или очередное звание. Парадокс в том, что ученый с мировым именем, облеченный званиями российских и международных академий, лауреат Государственной премии СССР не защитил и своей жизни ни одной диссертации. Он всегда считал излишней трату времени на связанные с этим формальности. Должностей и званий добивались для него ученики и коллеги. Долгое время Васо Абаев не выезжал за пределы СССР. С французским ученым Жоржем Дюмезилем, с которым он много лет состоял в переписке и параллельно работал над исследованиями великого эпоса "Нарты", Абаев встречался только в течение одного недолгого периода в Париже.

Академик Виктор Владимирович Виноградов, работавший с Абаевым в Москве, говорил: "К Абаеву не подходите с обычным мерилом, он - особая личность..." Может быть, особенность Василия Ивановича Абаева в том, что он один из тех редких людей, кто, не заигрывая с судьбой, отдавал и отдает себя делу настолько, что сама судьба в итоге стала "работать" на него. Прожив целый век - удивительный и многотрудный в истории человечества, - Васо Абаев стал не просто его ровесником. Может быть, его заслуги не в полной мере оценены современниками, и нам еще предстоит услышать, что мы жили в эпоху Абаева.